Леди мэр

— Товарищ генерал! Даниил Иваныч… Тут личный состав горотдела милиции как бы радостно удивлен! Имеются пожелания… Насчет всяких вопросов! Как бы в обстановке дружбы и взаимопонимания…

— Не тяни кота за хвост, майор.

— Ну, у нас тут… катерок… острова… костерочек там… ушица свеженькая… шашлычки!

— Отставить! И собери-ка ты мне ветеранов войны…

— Вам какой? Афганской? Кавказской?

— Отечественной!

— С этим напряг, товарищ генерал.

— В каком смысле?

— Так их на весь город всего четверо осталось. Ушли старички наши. Как говорится, живота своего не жалевшие за други своя и отечества ради. Вдовы есть, мужиков нету. Извините. Но эти, конечно, придут. В восемнадцать ноль-ноль. Годится?

— Добро! М-да. Тут еще одна штука. Я ведь как слон в посудной лавке. Говорят, у меня тут конкурентка есть. Ну а как мне ее найти? Эту самую… Басаргину, кажется?

— А чего ее искать? Она тут. На соседней улице… Недалеко… Рядом, в общем…

— Ну так веди меня к ней.

Лыков мнется:

— Товарищ генерал, там сейчас вам как бы неудобно. Обстановка. Запашок. Подванивает, знаете…

— Что ты несешь? Веди!

Честно говоря, на месте генерала я бы тоже обалдела. Вонища затопила уже пол-улицы. У открытого люка городской канализации стоит пожарная машина, стеснились любопытные, мои девчонки тоже, Эльвира и ее куаферши повылезали из парикмахерской, держатся поодаль, зажимая носы, старушки постоянно вылезают вперед. У люка со страховочным канатом стоит молодой пожарник, подтягивая веревку.

Из люка городской канализации выбирается фигура в прорезиненном ядовито-зеленом костюме высшей химзащиты, в противогазе, с фонарем на лбу, обмотанная страховочной веревкой. С фигуры льет какая-то желтая жижа.

Фигура — это я.

Я усаживаюсь на закраине люка, свесив вниз ноги, сдираю с себя маску, смотрю на молодого тушилу из альтернативных пацанов, который ошалело пялится:

— Закурить дай, огнеборец. Только сам прикури! Ну, что ты смотришь?

Генерала я, конечно, уже засекла, посматриваю искоса, оцениваю. Он меня тоже разглядывает, будто прощупывает небольшими, острыми, как у ежика, глазками. И вдруг усмехается:

— Это не он… Это, я смотрю…

— Ну только генералов нам тут и не хватало… — нагличаю я.

— Вы что это делаете, Басаргина?

— А хозяйство принимаю. Нашему водоканалу, этому самому Марчуку, башку отвинтить мало.

Лыков мне сигналит из-за генеральского плеча: мол, не нарывайся.

— Как интересно. Меня предупреждали, что вы… не очень стандартная особа, Лизавета Юрьевна.

— Какой сделали.

— Но вы ведь… вас еще… как бы это сказать… никто не выбрал…

— Это уже детали. Что волынку тянуть? Все одно. Чую, что со здешними водами именно мне разгребаться придется. И с питьевыми, и со сточными. Спасибо пожарничкам — костюмчика не пожалели. Чуть не сдохла! Там же, внизу, уже лет двести чуть не от самого Петра конь не валялся.

Генерал бесстрашно приближается и заглядывает в мокрое чрево колодца. Далеко внизу что-то протекает, шумит и плещется.

— Темно там?

— Как у африканца в заднице. Думаю, что я от Волги под землей прошла… километра четыре. Господи, генерал, и они еще удивляются, что их в половодье заливает. Да они вот тут скоро и летом на гондолах за хлебом пилить будут.

— Майор, а для меня лишнего костюмчика не найдется?

А вот это мне вовсе ни к чему!

— Генерал, генерал. Вы такой красивый… С музыкой… С трубами… С лампасами… Ну на кой вам-то в наше дерьмо лезть. Оно ведь совсем не розами пахнет…

— Но я ведь не лютики-цветочки обонять пришел.

— Какое совпадение! Я тоже.

Через двадцать минут генерал Чернов, упакованный в резину, ловко опускается в тот же колодец. Но уже не на подвесе, а по штурмовой леснице. На этот акт прибыла уже вся сомовская пожарная команда.

А я сижу, вся в дерьме, обсыхаю в сторонке и прекрасно понимаю — генерал Чернов меня сделал…

Героической хозяйки города из меня не выходит, вниз пошел разбираться с нашим говном крутой мужик. Не побрезговал. И лампасов своих не жалеет…

И тут меня испекли!

Я почти плачу, шмыгая носом, все плывет в каком-то злом тумане. Мне гнусно, погано и даже скорбно.

И я даже не подозреваю, что именно в этот миг над моей головой уже вздымается она, заря пленительного, значит, счастья…

В приемной Лазарева еще никого. Утренняя уборщица еще утюжит казенный ковер пылесосом, помощник Аркадий аккуратно навешивает на распялочки свой модный реглан, когда в приемную обрушивается злобно-растерянный Кочет.

— Слыхал?! — шипит он еще с порога.

— Что именно я должен слышать?

— Да ты хоть что-нибудь когда-нибудь знаешь? Раззява!

— Что именно я должен знать?

— Наш Лазарев выкинул штуку! Вернулся ночью из этого Китая, и, не сказав никому ни слова, рванул в шесть утра на своей кофемолке в Сомово!

— Ну и что?

— Да ты понимаешь, к кому его понесло?

— Ну и что? Виагра ему, Захар Ильич, еще не требуется. В отличие от вас…

А я не верю своим глазам.

Я не верю своим ушам.

Я уже ничему не верю.

И вообще мне кажется, что все это: дикая трясучка, треск мотора, сияющий круг лопастей над моей головой и этот тип в кожанке и белом шлеме с радиогарнитурой — какой-то нелепый и невероятный сон.