Леди не движется

— Вы так думаете? — Бейкер помолчал, глядя на свое творение. — Знаете, а ведь это просто поделка. Я всю жизнь прожил в Гонконге, часто бывал на море. В тихую ночь меня иногда посещали такие вот фантазии. Увы, как оказалось, на большее я не способен. Я очень техничен, но совершенно не талантлив. Я могу сотнями штамповать подобные картинки, но кому они нужны? — Он снова замолчал. — Хотите, подарю ее вам?

— Нет, благодарю вас.

— Отчего же нет? Она ведь вам нравится.

— Да, очень. Но я при исполнении служебных обязанностей. И неважно, что я не из полиции — обязанности и этика есть и у меня тоже.

— А-а, понимаю. Что ж, тогда дождемся окончания расследования.

— Вам, наверное, теперь не удастся посвящать столько времени живописи. Бизнес отнимает много сил. Не жалеете об этом? Или планируете продать фирму?

— Нет, не планирую. И не жалею. Миссис ван ден Берг…

Еще одна оговорочка. Запомним.

— Мисс Берг, пожалуйста, — поправила я сухо.

— Ох, извините, — спохватился Бейкер. — Не знал, что вы предпочитаете такое обращение.

Совсем чудесно. У меня в ярлычке, между прочим, написано «мисс Делла Берг». Каким местом Бейкер читал ярлык? А если не читал, откуда знает мое имя, особенно полное? Тоже в сенатских прениях подслушал?

— Извините, — еще раз повторил Бейкер. — Да-а… Словом, я трезво оцениваю свои перспективы как художника. Пора себе признаться: я не гений. Мне всегда легко давались чисто ремесленные приемы, я рисую как дышу, но это же не главное. Главное — у меня нет оригинальности, свежести, чего-то особенного, что отличает картину от хорошей любительской фотографии.

Он быстро пересек кабинет, отодвинул стул от стола, сел. Вынул из ящика стопку толстой бумаги, стило. Посмотрел на меня, прищурившись, и стал рисовать. Движения были быстрыми, смелыми, уверенными. А я осторожно опустила взгляд.

С моего места отлично был виден пол под столом. И теперь я точно знала, что оформление кабинета — не стандартное. Потому что краска на стенах была существенно новее напольных панелей. На них остались царапины и потертости. Сильнее всего им досталось под столом — похоже, прежний владелец проводил за ним много времени, а был человеком порывистым, часто вставал и снова садился. При этом он отодвигал стул на привычное, удобное расстояние, и на полу остались вмятины от ножек.

Бернард Бейкер ставил стул точно так же, как и его брат.

— Вот, глядите. — Он вскочил и подал мне несколько листов: — Нравится?

На листах осталась я. Очень точно схваченные портреты — с выражением, настроением и прочим. Бейкер работал буквально одной линией, отмечая абрис лица единым уверенным движением. Да уж, рука у него поставлена. Но извините, действительно нельзя стать художником с таким вкусом.

Разумеется, я не стала делиться своим драгоценным мнением о том, почему у него на самом деле проблемы с живописью.

— Я могу, — довольно горячо заговорил Бейкер, — я все это могу. Но разве в ремесле суть? Нет. Я занимался живописью только из-за мамы. Она в меня верила. Но теперь и она, кажется, поняла, что славы я никогда не добьюсь. А раз так, к чему тратить жизнь на рисование никому не нужных пейзажей или натюрмортов? Конечно, я мог бы найти себя в искусстве и без рисования. Я мог бы стать галеристом, например. У меня прекрасное профильное образование, я действительно разбираюсь в живописи. Но увы, мой доход не так велик. Он позволяет мне рисовать хоть всю жизнь, не заботясь о том, как хорошо продаются мои картины. Но галерея требует серьезных инвестиций на старте, и бизнес это рискованный. Конечно, прискорбно, что мой брат погиб. Но я не стану продавать его дело. Мне кажется, судьба послала мне этот шанс — попробовать себя в чем-то новом. Мне двадцать девять, я еще могу начать жизнь заново.

Я допила кофе и отставила чашечку на столик, между делом незаметно сфотографировав синюю картину на чип.

— Мистер Бейкер, вы сказали, что неформальным порядком готовы ответить на мои вопросы.

— Да. — Он подобрался, заняв, видимо, привычную позу: локти на столешницу, предплечья параллельны, пальцы в замок.

— Вы сказали, что не видели брата пятнадцать лет…

— Это не совсем так, — живо перебил он. — Я в полиции начал с этой фразы, после нее со мной отказались разговаривать. Им совершенно не интересно, каким мой брат был в детстве, а больше ничего я о нем поведать не мог. Я сказал, что мы виделись за день до его смерти, но он вообще не говорил о своей жизни. Мне кажется, это естественно. Мы ведь встретились впервые за пятнадцать лет. Он рассказал про отца, я — про маму. Вспомнили кое-что из детства. Адам обещал приехать на мамин день рождения. Понимаете, у меня ведь еще было очень мало времени. Я должен был обернуться буквально за два дня, нужно было пойти с мамой на одну встречу… Эту картину я привез Адаму в подарок. Он попросил что-нибудь такое, в офисе повесить, и солидное, и красивое. Я выбрал эту. Я назвал ее «Романтическая полночь в Британском Гонконге», как, по-вашему, подходит?

— Очень. И цвета какие красивые… Мне очень нравится синий.