Леди-плутовка

Сэр Фредерик явно не испытал облегчения, но согласно кивнул и поднялся в полной уверенности, что другого ответа пока не получит.

– Я напишу вам по приезде домой, – пообещал он. – И вы дадите мне знать о своем решении.

Каллум уже знал, что примет предложение сэра Фредерика, но пускай тот подождет немного, прежде чем услышит его ответ. Конечно, рано или поздно совесть баронета успокоится: но пока пусть помучается: может, поймет, каково это – терять близких.

Когда сэр Фредерик протискивался в дверь, Каллум неожиданно для себя протянул руку, чем очень удивил и себя, и его. Баронет нерешительно сжал его пальцы и тряхнул, прежде чем оба отпрянули друг от друга.

– Спасибо, что выслушали, – пробормотал баронет.

– Спасибо, что вернулись, – неохотно ответил Каллум. – С вашей стороны это было храбро.

– Я сделал то, что посчитал правильным.

Сэр Фредерик наклонил голову. Вышел из комнаты и покинул дом.

После его ухода стало слишком тихо. Каллум слышал каждый свой вздох, каждое тиканье любимых настенных часов миссис Сокетт. Стены дома потрескивали на ветру, словно ревматические кости старика.

И Каллуму неожиданно стало не до сна и не до отдыха. Он нахлобучил шляпу на голову, слетел вниз по лестнице, огляделся и направился к суду на Боу-стрит, который был ему домом последние десять лет.

Фокс вовсе не обрадовался, увидев Дженкса: очевидно, мечтал убрать бумаги со стола и спокойно уйти домой, Каллум почувствовал себя едва ли не счастливым при виде освещенного лампой кабинета и знакомого лица магистрата.

– Мне нужно поговорить с вами, сэр.

– Конечно. Заходите.

Фокс снял пенсне и убрал с лица недовольную гримасу.

– Что у вас на уме, Дженкс?

Он показал на стул, но Каллум предпочел остаться стоять, заложив руки за спину, как обычно, когда докладывал магистрату о ходе расследования.

– Я сделал кое-что незаконное, сэр. Во имя справедливости.

Фокс положил пенсне на документ, который читал:

– Все мы иногда делаем что-то незаконное, Дженкс, но никогда не говорим об этом вслух. Это может помешать ходу судебного заседания.

– Закон… – Каллум, сглотнув, расправил плечи. – Закон не смог восстановить справедливость. Совсем как в другом случае, когда я не смог добиться правосудия для своего брата.

Он всегда помнил о Гарри. И все же речь не всегда шла о жизни и смерти. Иногда дело было в том, как: жить мы предпочитаем в страхе или покое, в бедности или неправедно нажитом богатстве.

Фокс потер переносицу:

– Есть преступления, за которые человека нельзя осудить. Но он все равно виновен. Закон – инструмент для достижения справедливости, хотя и не идеальный. Но почему вы пришли ко мне в такой час?

– Потому что только сейчас снова увидел сэра Фредерика Чаппла.

Фокс выругался:

– Почему он не в Нортумберленде, вместо того чтобы бахвалиться перед нами тем, что ему удалось увернуться от виселицы?

– Он никогда не собирался на виселицу: не из таких, – но получилось так, что мы, в конце концов, готовы помириться.

Едва заметная улыбка промелькнула на губах магистрата.

– Я хочу знать, каким образом!

– Нет, лучше не нужно. Но я должен рассказать, что случилось.

Фокс сложил бумаги в стопку.

– Для того, чтобы я отчитал вас?

– Для того, чтобы вы поняли, почему я увольняюсь.

Бумаги рассыпались по столу, а Фокс уставился на него, сведя густые черные брови:

– Но эта работа и есть ваша жизнь!

Перед глазами Каллума вдруг встал старый Моррисон, продавец чая, оглядывавший лавку, которой владел много лет. «Я любил свою работу», – сказал он тогда. Если человек не любит работу, значит, она теряет смысл, даже если он убирает с улиц опасных преступников, даже если вырывает признание у человека, стоявшего за убийством его брата.

Может, Каллум и любил когда-то свою работу. Любил долго. Гордился своим положением. Сознанием собственной правоты. Но закон и справедливость не всегда одно и то же. Работа никогда не заканчивалась. С лондонских улиц никогда не исчезнут преступники, даже если Каллум сотрет подошвы, стараясь хорошо выполнять свое дело. Каллум не был человеком полумер, но если всего себя посвящать только работе, невозможно жить настоящей жизнью. Когда лондонские улицы раздавят его и выплюнут, никому не будет дела.

Он разлюбил работу в тот момент, когда его жизнь лишилась равновесия… а может, наоборот, обрела. По мере того как леди Изабел Морроу занимала все больше места в его сердце, уме, днях, для работы оставалось все меньше времени.

Его ошибка в том, что он слишком много думает.

– Работа была моей жизнью, – согласился Каллум. – И что это значило для меня? Я почти не жил, верно?

– Я так не говорил, – покачал головой Фокс. – Вы были чертовски хорошим сыщиком.

– Возможно, еще и буду. Только не здесь. Я хочу свободы, чтобы вести любые расследования, какие пожелаю. У меня есть неплохие сбережения, и… посмотрю, что будет дальше.