Леди Полночь

Тай рассмеялся, и Джулиан почувствовал укол в свое сердце. Смех брата был одним из любимых звуков Джулиана – отчасти потому, что Тай смеялся очень искренне, безо всякой попытки скрыть смех и даже мысли о том, что его стоит скрывать. Игра слов и ирония зачастую не казались ему смешными, но люди, которые вели себя глупо, заставляли его хохотать, а еще он с нескрываемым интересом наблюдал за животными – например, как Черч падает со стола и пытается восстановить достоинство. И все это восхищало Джулиана.

По ночам, лежа на кровати и глядя на нарисованные на стене тернии, Джулиан порой хотел отказаться от роли, которая требовала от него постоянно напоминать Таю, что нельзя держать скунсов в комнате, что пора заниматься или выключать свет, когда брат читал в постели, вместо того чтобы спать. Вот бы он мог, как обычный брат, смотреть вместе с Таем фильмы о Шерлоке Холмсе и помогать ему ловить ящериц, не переживая при этом, что те улизнут из комнаты и разбегутся по всему Институту! Вот было бы здорово!

Можно делать что-то для другого человека, а можно показывать ему, как сделать это самому. Мама Джулиана всегда подчеркивала эту разницу. Именно так она учила Джулиана рисовать. И он всегда старался вести себя так же по отношению к Таю, хотя порой казалось, что он нащупывает дорогу в темноте: он делал книжки, игрушки, уроки, которые были подогнаны под особенное мышление Тая, – но верно ли он поступал? Ему казалось, что это помогало брату. Он надеялся на это. Бывает, кроме надежды, довольствоваться тебе и нечем.

И Джулиан надеялся и наблюдал за Таем. Он радовался, замечая, как Тай становится все более самостоятельным, как меньше и меньше нуждается в поддержке и руководстве. Но была и печаль – Джулиан с грустью ждал того дня, когда брат сможет обходиться без него. В глубине души он порой даже боялся, что Тай и вовсе не захочет больше видеться с ним, когда этот день наступит: ведь он был для него тем, кто вечно поучал его и указывал ему, что делать. Настоящим занудой.

– Это не ящик, – сказал Тай. – Это джойстик.

– Он все равно лжет, – ответил Марк и повернулся на стуле. Заметив стоящего на пороге Джулиана, он кивнул. – Рад встрече, Джулс.

Джулиан знал, что это обычное приветствие фэйри, и все же с трудом удержался, чтобы не сказать Марку, что они уже встречались утром на кухне, не говоря уже о нескольких тысячах раз до этого. Ему удалось подавить свой порыв, но это потребовало серьезного напряжения.

– Привет, Марк.

– Все в порядке?

Джулиан кивнул.

– Можно мне на секунду забрать у тебя Тая?

Тиберий поднялся. Его черные волосы лежали в беспорядке и давно отросли. Джулс напомнил себе, что нужно запланировать стрижку для обоих близнецов и отметить этот день в календаре.

Тай вышел в коридор и закрыл за собой дверь в компьютерную комнату, а затем настороженно посмотрел на Джулса.

– Ты насчет скунса? Ливви уже отпустила его.

– Нет, я не о скунсе хотел поговорить, – покачал головой Джулиан.

Тай поднял голову. Черты его лица всегда были особенно изящны; он больше походил на эльфа, чем Хелен или Марк. Отец говорил, что в нем нашли свое отражение прежние поколения Блэкторнов, и Тиберий действительно был чем-то похож на стройных мужчин в костюмах викторианской эпохи, смотревших с портретов в столовой, которой они практически никогда не пользовались. У них у всех были такие же бледные, словно фарфоровые, лица и черные вьющиеся волосы.

– Тогда в чем дело?

Джулиан медлил. В Институте стало тихо. Из-за двери доносилось слабое гудение компьютера.

Он хотел попросить Тая изучить яд, который был на стреле. Но тогда ему бы пришлось сказать: «Я умирал. Я должен был умереть». Эти слова никак не хотели срываться с его губ. Они, подобно дамбе, сдерживали целый водопад других слов: «Я ни в чем не уверен. Я ненавижу быть главным. Я ненавижу принимать решения. Я боюсь, что вы все меня возненавидите. Я боюсь вас потерять. Я боюсь потерять Марка. Я боюсь потерять Эмму. Я хочу, чтобы кто-то встал на мое место. Я не такой сильный, как кажется. Я хочу того, чего хотеть нельзя, чего хотеть не положено».

Он понимал, что не может сказать ничего из этого. Перед ними, перед своими детьми, он должен был быть идеальным: любая трещина в нем стала бы для них трещиной в целом мире.

– Ты ведь знаешь, я люблю тебя, – в конце концов сказал он, и Тай удивленно посмотрел на него и на мгновение встретился с ним взглядом. За прошедшие годы Джулиан понял, почему Тай не любит смотреть в глаза людям. В них было слишком много движения, цвета, чувства, словно ты смотрел на яркий телевизионный экран. Он мог смотреть в глаза – и знал, что это нравилось людям, что это было для них важно, – но не понимал, что в этом такого.

Но сейчас Тай изучал лицо Джулиана, пытаясь найти объяснение его нерешительности.

– Я знаю, – помедлив, ответил он.