Леди-послушница

Трапеза продолжалась довольно долго; утолив голод, люди пустились в разговоры: сначала о ценах на шерсть, о предстоявшей в августе ярмарке. Немало говорилось и о войне. Многие считали, что король Стефан слишком долго медлил, по своему обыкновению: он ведь знал о готовящемся вторжении и мог бы первым нанести удар, не позволив пришельцам вступить в пределы Англии. О молодом принце Генрихе говорили, что если ему досталась хоть малая толика упорства и смелости матери, то война может продолжаться долго. Матильду многие лорды не признавали именно потому, что она была женщиной, но Генрих — другое дело, он вполне мог привлечь на свою сторону тех, кто устал от бесхарактерного короля Стефана. Ведь последний столько раз прощал своих врагов, что лорды давно перестали опасаться его. Плохо, когда правитель излишне снисходителен к тем, кто не считается с его властью и правит в своих владениях как хочет, собирая налоги в свою пользу, а прибывающие следом эмиссары Стефана сдирают с жителей последние сорочки, дабы удовлетворить еще и королевскую казну. Так что еще неизвестно, столь ли славно англичанам оставаться под нерешительным Стефаном или стоит присмотреться к этому юному Плантагенету.

Разговоры о политике могли продолжаться долго. Особенно когда спорщики стали повышать голоса, и кто-то уже тряхнул приятеля за ворот, кто-то плеснул соседу в лицо пивом. Джоселин де Сей пытался утихомирить расшумевшихся гостей, но разгоряченные люди мало обращали на него внимания.

Вот тогда-то аббатиса и подозвала жестом Милдрэд, велев той поскорее отыскать Артура.

Девушка обнаружила юношу среди зрителей. Он с насмешливой улыбкой наблюдал за тем, что творилось среди столов знати.

— Что, ваш красавчик сэр Джоселин не справляется с обычной дракой? — засмеялся Артур, когда девушка велела ему поспешить на зов Бенедикты. — Ладно, мне не впервой служить миротворцем во время подобных стычек. Как говорится: Beati pacifici[74].

Он неспешно взял лютню, кликнул своих приятелей Риса и Метью. Хорошо, что Гро оставил в покое — пес самозабвенно грыз в стороне большую кость. Но, когда эта троица приблизилась и Артур громко ударил по струнам, а Метью истово загудел в рожок, шум постепенно стал утихать.

— Благородные господа! — крикнул Артур, выступая вперед. — Праздник не только повод набить приятелю морд… ну то, что вы считаете лицом. На празднике надо веселиться и петь. И если вы соблаговолите сесть по местам, я готов потешить вас одной из лучших песен, каким внимали и в замках сиятельнейших лордов.

Он изящно поклонился, опять ударил по струнам, призывая к вниманию.

Это было красивое зрелище: в свете садящегося солнца он вышел вперед, перебирая струны, вначале быстро и громко, стараясь пересилить гомон, потом все более плавно и мелодично. Стоял, склоняясь к грифу лютни, так что тень от длинных черных волос падала ему на глаза; его поза была исполнена изящества, а прекрасная музыка постепенно привлекала все больше слушателей. Они поднимали перевернутые длинные скамьи, садились; новые слушатели сходились со всех сторон, одни усаживались прямо на траву, другие стояли поодаль.

Рыжий Рис грациозно устроил на плече грушевидный корпус ребека[75] и стал водить по нему смычком, а огромный Метью с удивительной для его комплекции нежностью заиграл на изогнутом рожке. Наконец Артур поднял голову и запел:

— Дурак полюбил королеву,

Влюбился без памяти шут.

И душу — стыдливую деву,

Послал к королеве на суд.

Вся в синем, струящемся, длинном,

Пошла к королеве она,

Приникла к тяжелым гардинам,

Вздыхала всю ночь у окна.

Сильный голос Артура летел, казалось, к самому закатному небу, свободный, как птица, ясный, как небесное светило, сливался с прекрасными звуками музыки, звучал, заставляя замереть и вслушиваться в переливы струн, в протяжный плач смычка ребека, в плывущий звук рожка.

— Спала королева в алькове,

А чуть потревожили сон —

Нахмурила строгие брови

И выгнала нежную вон.

И сердце свое упросил он

Отправиться к ней поскорей;

Всё в красном, кричащем, красивом,

Запело оно у дверей.

Запело и в спальню влетело,

И песня прекрасна была;

Она ж, чуть его разглядела,

Смахнула посла со стола.

Все больше людей собиралось вокруг, не сводя взора с прекрасного певца, извлекающего удивительную музыку, от которой замирала душа.

Артур сильнее ударил по струнам, они зарокотали, ускоряя темп, голос певца стал более звонким, быстрым, почти напряженным:

— «Остался колпак с бубенцами,

Отдам его ей — и умру!»

Задумал — и сделал: Но даме

Пришлась мишура ко двору.

Дурацкий колпак примеряет,

К устам прижимает, к груди,

Сама от любви умирает,

Сама умоляет: «Приди!»

Окошко и дверь распахнула,

Посланцев любви призвала,

Одно в ярко-красном шагнуло,

Другая вся в синем вошла.

Сверчками они стрекотали

У губ королевы, у ног:

И волосы — цвета печали.

И очи — увядший венок[76].