Леди-послушница

Ависа не ответила, велев служанке принести блюдо со спелыми вишнями. Они были очень сочными, и губы Ависы скоро покраснели от темно-алого сока. Генрих не сводил с нее глаз; Ависа заметила это и, улучив момент, игриво кинула ему вишню, которую Генрих ловко поймал ртом. Все засмеялись, захлопали в ладоши, а Плантагенет встал и раскланялся, подражая трубадуру, исполнившему номер.

Милдрэд, сидя подле Генриха, тоже смеялась; порой они шептались, склоняясь друг к другу, и Плантагенет разрывался, не зная, какая из красавиц ему более по душе. Ставшая вдруг столь игривой белокурая саксонка или… Он все же понимал, что благородная леди, даже развеселившись, вряд ли окажется столь же сговорчивой, как Ависа. Поэтому, подурачившись и нашептав ей любезности под пристальным взглядом Артура, Генрих обращал выразительный взор на Авису. О, от ее смуглых плеч и пышных полушарий груди у него кругом шла голова. Да и нравились ему женщины постарше, более опытные, манящие, доступные… Но рядом сидит очаровательная саксонка и так весело смеется и строит ему глазки, а щечки ее так разрумянились от вина — просто прелесть. И Генрих маялся, не зная, как быть.

Артуру не нравилось, что Милдрэд льнет к Плантагенету: то позволяет мальчишке целовать себя в щечку, то игриво лохматит ему волосы. Не стоило бы ей столько пить. Вон опять подставляет бокал.

Не сдержавшись, Артур вдруг сильно пнул под столом ногу Генриха. Тот подскочил, улыбка вмиг исчезла с его лица.

— Как ты посмел?

— О, это я вас задел? — Артур заглянул под стол. — Надо же… А я думал, какая-то из кошек Ависы подвернулась. Их тут целый выводок.

В доказательство он и впрямь поймал и устроил у себя на коленях пушистую полосатую кошку.

Внимательно наблюдавшая за ними Ависа поспешила вмешаться:

— Думаю, будет неплохо, если Артур споет для нас. Хел, друг мой, вы наверняка уже слышали его дивное пение?

— Не довелось, — буркнул тот, усаживаясь.

Милдрэд забавлялась. И все же, когда Ависа вернулась, неся лютню, когда обняла Артура, уговаривая спеть и при этом прижавшись к нему своей оголенной грудью, а он и не думал отстраняться, Милдрэд сама была готова пнуть его под столом. Но вместо этого сказала:

— Вряд ли Артур сегодня сможет усладить наш слух. Дражайшая Ависа, вы разве не заметили, что у него перевязана рука? Лучше бы позаботились, чтобы его перевязали.

Ависа посмотрела на Милдрэд, словно только сейчас увидела.

— Когда мужчины едят и пьют, для них это куда полезнее, чем перевязка. Ну же, Артур, спой для меня «Далекий свет».

«Далекий свет»! А Милдрэд почти поверила, что только для нее одной предназначалась эта песня!

Она едва не заплакала, потянулась к бокалу, но так неловко, что опрокинула его и темное бордоское разлилось по вышитой скатерти. Однако хозяйка только пожала плечами и сделала слугам знак прибраться.

— Я не стану сегодня петь, Ависа, — сказал Артур.

Генрих внимательно оглядел всех троих — смущенно поникшего Артура, демонстративно отвернувшуюся девушку и улыбающуюся Авису.

— Что это за песня — «Далекий свет»? — спросил Генрих, забирая у Артура лютню. При этом он ловко вывел несколько быстрых аккордов, хотя не было похоже, что кто-то хочет веселиться.

— Это песня о недостижимости мечты, — вздохнула Ависа. — О том, что есть некто милее всех, кого хочешь видеть своим, даже когда все против. Это как дотянуться до звезды, что невозможно и в то же время желанно, — низкий голос Ависы чуть дрогнул, стал более хриплым, почти нисходя до шепота: — Поэтому все, что остается, — это мечтать и надеяться.

Она подавила вздох.

Генрих продолжал играть — причем чем дольше затягивалось это неловкое молчание, тем лучше становилась его игра. Даже Милдрэд наконец повернулась; Артур дивился, видя, как ловко перебирают струны короткие, сбитые на костяшках пальцы Плантагенета. Ависа усадила на колени кошку и откинулась на спинку стула, придав лицу выражение благосклонного внимания.

— У меня тоже есть мой далекий свет, — не переставая играть, произнес Генрих. — И этот свет так же недосягаем для меня, как для любого из вас. Даже больше. Ибо та, о ком я мечтаю… Она как солнце. Она светит всем, но к ней невозможно приблизиться. А ведь она из плоти и крови, у нее есть имя, но это имя замужней женщины. Да, я, как трубадур, готов воспевать свою леди, но таких, как я, увы, много, и мой голос теряется в сонме других. Что же остается? Увы, только мечтать. А мои мечты… — Он резко ударил по струнам, они зарокотали, а лицо Генриха стало напряженным, упрямым, глаза сузились. — Мои мечты — это моя жизнь. Ибо каков бы я ни был, что бы мне ни пришлось перенести, я знаю, что она станет моей. Выше, благороднее и прекраснее ее нет во всем христианском мире. Но она стоит того, чтобы ее добиваться… даже вопреки всему! И я клянусь своей христианской верой и тем будущим, какое построю, что однажды стану ей ровней!

Он почти вскричал это, прижал ладонь к струнам, и они вмиг замерли.

— Бог мой, — произнесла пораженная Ависа. — Вы так пели о своей мечте… об этой леди, что я могла бы поклясться: это, по меньшей мере, королева Элеонора!