Леди Ру

Я подошла к подъезду и набрала код. Код не работал: он явно сменился. Или сломался. Но дверь была закрыта. Я достала мобильный и набрала номер, который не забыла.

К телефону долго никто не подходил, потом ответил сонно-усталый женский голос:

– Слушаю.

– Здравствуйте. Извините, пожалуйста. Я… Меня зовут Евдокия Русакова. Я хотела бы узнать… Узнать о Роберте Двинском… Если это возможно, – добавила я.

Трубка молчала.

– Я, собственно говоря, здесь, у подъезда. Я не знаю кода… Я здесь случайно. Я, понимаете ли, только что приехала в Москву, много лет не была… и вот… попала на улицу Тимура Фрунзе. А это близко. Я…

Трубка мокротно кашлянула и сказала:

– Наберите: 7 потом 39 и нажмите «ключ». – И опять мокротно-тягучий кашель.

– Ясно.

– И поднимайтесь.

– Хорошо.

Я набрала код и вошла в подъезд. Лифт новый. Он стоял внизу. Приличный лифт. Только на двери нацарапано: «Леха – нитрат». Грамотно, с тире.

Шестой этаж. Стены перекрашены. Из салатово-зеленых они стали ядовито-голубыми. Раньше было похоже на больницу, а теперь – на отделение милиции. Дверь та же, коричневый драный дерматин в лопнувших перетяжках. Никакой ностальгии. Даже странно. Чувство брезгливой жалости. Переходящей в скуку.

Я позвонила. И звонок тот же. Двойной динь-динь. Первый динь – вопросительный, второй – повествовательный. Пахло на этаже то ли хвойным освежителем воздуха, то ли воском.

Дверь открыла женщина. Выше меня ростом, явно старше, худая, но с сильно подпухшим и словно заспанным лицом, какое бывает у бомжих со средним стажем. При этом лицо у женщины было умное, даже с чертами какого-то аристократизма и недавно ушедшей красоты. Есть что-то неуловимо знакомое. В бомжах и бомжихах мне все время чудится что-то знакомое. В бездомных собаках тоже. На плечах – темно-коричневый платок.

– Проходите, – сказала она. У нее не было двух или трех зубов.

Я зашла в прихожую. Остановилась. Женщина в упор посмотрела на меня:

– Вы меня, конечно, не узнаете?

– Нет, – ответила я. – Извините, нет. Что-то есть, но…

– А вот я вас узнаю́. Мы несколько раз встречались летом 93-го. Я – Анна Кайль. Не помните такую?

– О Господи!

– Что, так уж сильно изменилась? – никакой горечи или упрека в ее вопросе не было, только усталое, застарелое ехидство. Ехидство скорее по отношению к себе.

– Да нет…

Анна Кайль! Конечно, помню. Красотка Аннет, одна из тех моделей-хохотушек, которые висли на Роберте. Вообще другой человек.

– Я вспомнила, – сказала я. – Мы ведь были, кажется, на «ты».

– Были. Проходи.

Мы зашли в столовую. Из мебели здесь почти ничего не осталось. Только стол, два стула и несколько книжных полок. Грязно. Какие-то коробки и тряпки. Я думала, что зайду в квартиру и разрыдаюсь. Нет, черт ее побери, никакой ностальгии, боли или что там полагается…

– Садись.

Я села на стул.

– Выпьешь?

– Да нет, спасибо.

– А за помин души?

Все-таки… В общем, я так и думала.

– Давно это случилось?

– Вчера было сорок дней. Ну, выпьешь?

– Выпью.

Анна вышла на кухню, принесла недопитую бутылку водки, два грязных, кажется, в пиве, пластиковых стакана и яблоко.

– Извини, закусить больше нечем.

– Ничего.

Она разлила водку. Яблоко по конституции напоминало моченое. Разница – как между Анной 93-го и нынешней. Я заметила, что руки у нее крупно трясутся. Да и трудно было не заметить.

– Вчера поминали, – сказала Анна, заметив мой взгляд. – И сегодня тоже. До утра почти. Потом все и разошлись, а я спать легла. Только проснулась.

– Я тебя разбудила?

– Да. Но это хорошо. Пора. И есть с кем опохмелиться. Ну, упокой его душу грешную.

– Земля пухом.

Водка теплая и дешевая. Сладковатая – мученая. Я поморщилась, укусила яблоко, которое протянула мне Анна.

– Что, дихлофос? Ты, наверное, другие напитки пьешь?

– Да нет. Я не избалованная.

– А вот я сначала была избалованная, что твоя Мальвина, а потом… опростилась. Типа Толстого. По второй?

– Нет, я не буду.

– Как хочешь.

Она, не морщась, выпила вторую; выдохнула носом, хрустнула яблоком.

– Вроде оттягивает… В общем, рассказываю. Вкратце. Когда ты от него ушла, он на несколько дней съехал вконкретную. Потом вынырнул. Мексику ему тогда отложили на месяц. Ну, он то-се… Завязал, чтобы поехать. Тут я подвернулась. Мне он нравился, ты же знаешь. Когда трезвый. В общем, мы, типа, сошлись. Потом он уехал в Мексику и мне писал. А я ему. Потом он позвал меня, ну я и поехала. Оформили, типа, отношения. Год как бы прожили в Мексике.

– Как там, в Мексике?

– Жарко. Текила эта… типа самогона из картошки. Терпеть не могу. Из Мексики нас перевели, не поверишь, в Гондурас. Ему как сообщили про Гондурас, он сразу как бы сказал: «В Гондурасе – сорвусь». Ну вот. Жили мы в Гондурасе сколько?.. Два года. Он там пил, конечно. Там все пили. А что еще делать в этом долбамудском Гондурасе? Романы, типа, писать? «Гондурас разбушевался»?.. Вилла, десять человек, нос к носу с утра до вечера. Повеситься можно от скуки.

– Съездить куда-нибудь можно.

– Да ездили мы. А куда ездить? На пикник? А что на пикнике? Все то же самое. Шашлык, бухло. Два года, правда, он без наркотиков продержался. Я допью?

– А нужно?

– Нужно.