Леди Ру

И тут подсаживается рядом ко мне веселый старикан. Лет семидесяти пяти – восьмидесяти, не меньше. Слегка явно навеселе. Бодрый, подвижный. Невысокий, поджарый, глаза синие, с каверзинкой. Весь розовый, с аккуратными усиками цвета лунного инея. Улыбается:

– Вон вы сколько рогов накупили. Супруге?

– Ей.

– Анне?

– Да… – я опешил, – а?..

– Хорошее дело. Есть такая сибирская примета: не хочешь, чтоб жена тебе рога наставила, сам ей подари панты… Вы ведь не сибиряк?

– Нет.

– Сразу видно.

– А как вы определили? И насчет «Анны»…

– Профессия у меня такая… Вы – москвич. Я уверен. И – гуманитарий. Так?

– Точно! А что у вас за профессия, если не секрет?

– Теперь не секрет.

– ?..

– Я разведчик. В прошлом, конечно. Уже двадцать лет на пенсии. Полковник КГБ. Так что я все про вас знаю, – старикан заговорщически-ласково улыбнулся.

– Ух ты!

– А вы все-таки – гуманитарий.

– Типа того. Филолог. Преподаю. Рассказики пишу для газет-журналов.

– Ну, тогда дарю сюжет. Такого сюжета вы нигде не найдете. Хотите?

– Очень.

– Вас зовут Владимир?

– Да!.. А?..

– А меня – Борис Петрович. Очень приятно. Я, собственно, что к вам, Володя, подсел…

Старикан залез во внутренний карман своего пиджака, достал паспорт. Раскрыл.

– Ой! – сказал я.

Паспорт был мой.

– Он вон там, около пантовой лавки лежал. Ну, я и подобрал. Оглянулся – вижу, вы мирно пирожок жуете… Держите.

– Спасибо!

– Не за что… И извините за спектакль.

– Погодите… Погодите, Борис Петрович. Ну, «Владимир», «Анна», «москвич» – это понятно… Это есть в паспорте. А насчет «гуманитария»?.. Об этом в паспорте нету…

– Нету, Володя. В паспорте – нету. Но, во-первых, посмотрите на себя в зеркало. У вас не лицо, а, извините, избранные труды по истории раннего французского символизма. А во-вторых, эта книжечка у вас в руках, опять же извините, – чистый диагноз.

В руках я держал книжку под названием: «Когнитивная поликодовость межкультурной коммуникации. Вербальные и невербальные аспекты диалога культур».

– М-м-м-да, пожалуй… – согласился я, почему-то густо покраснев.

– Я вообще-то, Володя, живу в Москве. Хотя родом – сибиряк. А сюда, в Якутск, прилетел, потому что у меня тут правнук родился. Назвали в честь меня, Борисом, – шмыгнул носом Борис Петрович и гордо погладил лунный иней усов.

– Поздравляю, Борис Петрович!

– Спасибо. Два дня отмечали. Вот сейчас улетаю. Поэтому…

Борис Петрович залез в другой внутренний карман пиджака и извлек оттуда плоскую овальную фляжку:

– Предлагаю… Нет, настаиваю и еще раз настаиваю на «по бульке» за моего Борю. Тем более что фляжку надо до полета допить. А там еще булек на шесть…

Фляжка у него была очень интересная. Явно старинная. С причудливым вензелем: «О.Е.». Кроме отвинчивающейся крышки сверху фляги, справа сбоку и слева сбоку, как два ушка, были привинчены еще две крышки. Все три крышки явно служили стопками. И на всех них был точно такой же вензель: «О.Е.». Только маленький. Борис Петрович открутил две крышки – сверху и слева. Разлил. Граммов по двадцать.

– Интересная у вас фляжка, – сказал я.

– Очень. Сейчас расскажу. Держите. Prosit! За Борю!

– За Борю! Prosit!

Мы выпили.

– Очень оригинальный вкус, – вставил я.

– Это настойка. Сами, Володя, догадайтесь на чем.

– Ясно…

– Да, все на них же, на пантах. Там еще кое-что: травы-ягоды-грибы… Но это не важно. Очень полезная вещь. Иммунитет и так далее. Слушайте же, Володя. Сюжет…

Этой фляжке уже полвека, даже больше. Я ее заказал в шестьдесят первом году после полета Гагарина. Но Гагарин-то Гагариным, а в шестьдесят первом одному человеку, который умер на десять лет раньше, исполнилось бы 90 лет. И человек это был – священник. Русский, не побоюсь этого слова – поп. Хорошее это слово, крепкое – поп, и не вижу я, кстати, в нем ничего оскорбительного.

Поп, он же отец Евстафий, сельский батюшка из большого сибирского села Р., в моей жизни сыграл роль самую огромную и светлую. Так что этот «заветный вензель О да Е» не просто так.

Но сначала я должен два слова сказать о себе. Очень коротко. Я, Володя, круглый сирота. Подкидыш. Так что Петрович я так, навскидку… Липовый я Петрович. Я даже не знаю, в каком году родился. Где-то в начале тридцатых годов. В паспорте мне потом написали 33-й. Но – плюс-минус год. То есть, может быть, мне 84, может – 82… Но это не важно. Нашли меня примерно годовалым в поле в стогу летом то ли в 34-м, то ли в 35-м году. В Сибири, в какой-то деревне. Жил я в какой-то семье. Не знаю, не помню. Потом меня передали в другую деревню, в другую семью. Потом в третью. Сплошной туман. Места там глухие, до райцентра – сотня километров. В общем, известно, что в 37-м я наконец попал в село Р. И меня взял к себе тот самый отец Евстафий. Сочный был поп. Большой, сильный, гривастый. Лесков бы Николай Семеныч из него всеобязательно какой-нибудь сказ соорудил. К тому времени он был уже шестидесяти шести лет. Попадья его несколько лет назад умерла, четверо детей разлетелись кто куда. И жил он один.