Леди в красном

— Зачем? Уж если ты что-то задумала, то сделаешь это. В этом я никогда не сомневался, — ответил он насмешливым тоном, который показался еще неприятнее, стоило ей вспомнить, что когда-то она воображала, будто любит этого человека. — Но ведь ты не хочешь, чтобы в это дело вмешалась полиция? Только представь, как это будет выглядеть со стороны. Вдова Стайлз развлекает бывшего любовника, когда никого нет дома. Люди могут неправильно нас понять.

— Ах ты, мерзавец! — прошипела она, снова замахиваясь.

Он увернулся, и она только рассекла рукой воздух. Он выпрямился, поправляя упавшие на лоб волосы. Они так живописно легли, что сделали его похожим на киношного злодея — бессердечного, но неотразимого негодяя, с которым он, без сомнения, себя отождествлял. Он улыбнулся еще шире.

— Допустим, я мерзавец, но были времена, когда тебя это вполне устраивало. Припоминаешь, дорогуша, как тебя это привлекало, прежде чем ты стала прилежной женой?

— Пожалуйста… Просто уйди.

Это было скорее предупреждение, чем просьба. Элеанор была уверена, что если он не уйдет, произойдет что-то ужасное. Что-то, чему не будет возврата.

— С удовольствием, — ответил он. — Но только после того, как получу то, зачем пришел.

И он повалил ее на пол.

Элеанор пыталась освободиться, но все было бесполезно — Лоуэлл оказался гораздо сильнее. Падая, она зацепилась за угол стола и столкнула стоящую на нем лампу. Лампа упала, и ее керамический остов разлетелся на множество мелких осколков. И когда Лоуэлл швырнул ее на пол, было такое чувство, что в нее вонзились крошечные острые кинжалы. Но она тут же забыла о боли, охваченная ужасом. Лоуэлл раздвинул ее ноги, задрал платье и принялся стягивать с нее белье. Она чувствовала его горячее, прерывистое дыхание, и это было еще противнее, чем то, что он делал руками. Она откинула* голову назад и закричала, но никто ее не услышал. Рядом не было никого, кто мог бы помешать ему сделать то, что не позволила бы ни одна уважающая себя женщина, — независимо от того, что было у нее в прошлом.

Она не слышала, как к дому подъехала машина.

Для Уильяма эти месяцы стали настоящим адом. Элеанор отказывалась с ним встречаться, и он не мог дозвониться к ней. Он готов был сунуть ей под дверь записку, но что, если Люси ее обнаружит? В итоге он так ничего ей и не сказал. Чувства разъедали его изнутри, как раковая опухоль, пока он не понял, что на самом деле означают слова «сердечная болезнь». Это был не просто оборот речи, а настоящая болезнь, которая вызывает слабость и жар. Она лишает аппетита, а тем временем сама с аппетитом грызет человека, пока он уже не может думать ни о чем другом. Эта болезнь ночь за ночью лишала его сна, заставляла ненавидеть мирно спящую под боком жену, которая была виновата лишь в том, что была не той, кого он любил. Что бы он ни испытывал к Элеанор раньше, это вынужденное изгнание стократно усилило прежние чувства.

У него оставался только портрет.

В последнее время он только им и занимался. Уильям посвящал ему все свое время в ущерб другой работе, которая приносила деньги. Старательными мазками он прошелся по каждой складке ее платья, по лицу, постарался передать дюжину оттенков ее волос и удостоверился, что мельчайшая деталь передана абсолютно точно. Она преследовала его даже за пределами мастерской. Ночью она оставалась под его опущенными веками — галерея одной картины, одержимость художника, выставленная напоказ.

Если он не уединялся в студии, то гулял по пустынному берегу. В сопровождении собаки он бесцельно бродил часами, покрывая километры пути. Случись кому-то встретиться на его пути, и Уильям поразил бы его: высокий крепкий мужчина с развевающимися на ветру непослушными темными волосами нетвердым шагом бредет, опираясь на палку, а рядом семенит колли. Насупленный, со сдвинутыми бровями, полностью погруженный в свои мысли, он походил на сумасшедшего.

Он понимал, что нужно взять себя в руки, — Марта уже стала замечать его странное поведение и частое отсутствие. Она начала интересоваться, над чем он работает, просиживая часами в студии, а ему нечего было ей показать. Но как у человека в бреду нет другого выхода, кроме как ждать, пока лихорадка спадет, ему оставалось только безропотно терпеть и надеяться, что это безумие пройдет, не успев причинить серьезного вреда.