Леди в саване

По знаку Председателя Национального Совета одно из подразделений выступило вперед. И это было не просто передвижение, но стремительный рывок, совершаемый со всем élan[121] и напором отважными, хорошо тренированными мужчинами. Они двинулись не просто беглым шагом — они будто пошли в атаку. С кинжалами в руках устремились вперед. Я не мог не вспомнить артиллерийскую атаку и атаку батальона кавалерии: по счастью, я наблюдал первую в Мадженте[122] и вторую в Садове[123], поэтому мне было понятно, что кроется за подобной демонстрацией. Могу также сказать, что видел деблокировочную колонну, организованную Робертсом, прокладывавшим себе путь через город, когда он снимал осаду с Мафекинга.[124] Любому, кто имел счастье видеть подобное воодушевляющее продвижение войск, стремившихся освободить своих товарищей, нет надобности объяснять, что означает такой рывок, совершаемый вооруженными мужчинами. С быстротой, просто ужасающей, они взбежали на гору и, сделав круг по часовой стрелке, замкнули живое кольцо на вершине горы, там, где стоял король. Затем они двигались и двигались по кругу до полного изнеможения. Между тем за первым подразделением последовало второе, и его вожак поставил своих людей вплотную к первому кольцу. Потом дошла очередь до третьего, четвертого… Неразрывная живая цепь обвивала гору много раз, и все склоны оказались заполненными двигавшимися мужчинами, темноголовыми, вскидывавшими бесчисленные сверкающие кинжалы.

Когда все подразделения подобным образом окружили короля, на мгновение наступила тишина, такая полная тишина, что, казалось, замерла сама природа. Мы, наблюдавшие за действом, боялись дохнуть.

Затем, без всякого сигнала, насколько я мог видеть, обнаженные кинжалы всей этой могучей армии одновременно взметнулись, и прогремел национальный клич:

— Синегория и долг!

После возгласа все это неисчислимое множество людей на горе странно осело, так что наблюдатели принялись протирать глаза. Казалось, вся боевая армия частью ушла под землю. Но тут нас осенило — весь народ преклонял колена перед избранным им королем, стоявшим неподвижно.

Еще секунда молчания, пока король Руперт снимал с головы корону и поднимал ее левой рукой, а правой сжимал, поднятым, свой громадный кинжал, — и вот он прокричал голосом, столь сильным, что казалось, над сомкнувшимися рядами воинов зазвучал барабан:

— Свободе народа нашего, свободе каждого из вас я посвящаю сие и себя самого. Клянусь!

Возгласив это, он тоже опустился на колени, мы же все инстинктивно обнажили головы.

Тишина длилась несколько мгновений, потом вся огромная масса людей безо всякого знака, но будто охваченная единым порывом, поднялась на ноги. А дальше совершился маневр, равного которому я, при всем моем знании воинской жизни, никогда не видел, хотя наблюдал, как дворцовые гвардейцы салютовали русскому царю при его коронации и как вооруженный отряд зулусов Кетчвайо вихрем летел из открытого крааля.[125]

Вся эта огромная масса людей затрепетала, закружилась, а спустя секунду-другую — подумать только! — каждое районное подразделение вновь составило целостность, их вожаки, члены Совета, оказались рядом с королем, и подразделения стали спускаться как бы клиньями по склонам горы.

Этим церемония завершилась, и присутствующие быстро разбились на группы. Позже от официального сопровождающего я узнал, что свою клятву король, коленопреклоненный, принес по собственному почину. И могу сказать, что, если в будущем такой жест не станет рассматриваться как прецедент и не войдет непременной составной в церемонию национальной коронации, синегорцы покажут себя не столь разумным народом, каким представляются ныне.

Торжества по случаю коронации завершились неподдельным весельем. Народ устроил пиршество королю с королевой, и в королевскую свиту были включены приглашенные в Синегорию гости. Подобного пиршества я прежде не видел. Вообразите пикник, в котором участвует тысяча человек, преимущественно мужчины. Такая трапеза, должно быть, потребовала тщательной подготовки, причем ее осуществлял весь народ страны. Каждая область доставила провизию, достаточную для того, чтобы насытиться, а вдобавок позаботилась о нескольких особых блюдах для гостей; однако, согласно замыслу, провизия доставлялась, чтобы устроить складчину, и тогда дух братства и общей собственности мог бы восторжествовать со всей очевидностью.

Столики были предусмотрены только для гостей. Основная масса угощалась, рассевшись на траве. Столики были принесены мужчинами — участниками трапезы (прислуги в этот день не было и в помине) из соседнего леса, где, вместе со стульями, стояли наготове. Скатерти и глиняную посуду для этого случая прислали из своих домов горожане и селяне. Цветы для празднества, сорванные в горах, еще ранним утром принесли дети, а позолоченные и посеребренные подносы были взяты в церквах. Каждое блюдо на столики гостей подавалось по очереди мужчинами из разных областей страны.