Ледяная бесконечность

Около часа система обогрева справлялась с натиском ледяной стихии, потом похолодало настолько, что термометр даже под двумя одеялами показывал минус сто двенадцать по Цельсию. Тело охватил озноб, быстро переросший в крупную дрожь, и Майк тихо взвыл, чувствуя, как внутри арктического снаряжения медленно разливается колючая студеная купель. Ему опять предстоит испытать жуткую боль от Холода, стискивающего тело ледяными тисками, а после, если повезет выжить, жестоко страдать от мучений нервных окончаний, возвращающих себе потерянную от переохлаждения чувствительность. Но вскоре Майк уже не думал об этом. Он окоченел настолько, что легкие с трудом сокращались при выдохе и едва расширялись при вдохе, несущем внутрь заледеневающего организма лютое дыхание Холода. Сознание поплыло, в глазах помутнело, завывания ветра и звон такелажа слились в однородный вой затухающими ударами натужно бьющегося сердца. Казалось, что окоченение ломит жестокой ледяной болью уже не кожу и даже не мышцы, а кости, вымораживая их насквозь, и Майк потерял ощущение реальности.

Студеное безумие, поглотившее мозг подобно проруби, в которую невидимые садисты погрузили с головой обнаженного человека, начало отступать рывками, то отпуская помутившееся сознание, то вновь захватывая его в ледяной плен. Майк не чувствовал ни рук, ни ног, только безгранично-холодную боль, вгрызшуюся в тело миллионом острых ледышек, и ему пришлось следить за пальцами кисти, чтобы убедиться, что они действительно пытаются приподнять край одеяла. Взгляд подернутых мутной пеленой глаз уткнулся в затянутую в меховые одежды фигуру варвара, неподвижно сидящую у руля. Если головорез замерз заживо, безразлично мелькнула отстраненная мысль, то Майку конец. И это даже хорошо, потому что больше терпеть жуткую боль у него не осталось никаких сил. Ещё один-два градуса к ужасающей силе Холода – и его мучения закончатся, страдания перейдут в лишенный боли сон, и станет тепло… Достаточно лишь сбросить с себя одеяло.

– Терпи, человече! – неподвижная гора меха вдруг повернула к нему свою верхнюю часть, оказавшуюся капюшоном. Майк медленно вспомнил, что там, внутри него, должна быть голова варвара. Раз она разговаривает, значит, головорез ещё жив. Или у Майка начались предсмертные галлюцинации. В обоих случаях наплевать… – Скоро курс менять будем, тяжко тебе придется!

Майк мысленно засмеялся, и его рука безвольно сползла вниз. Меховая толща одеяла сомкнулась, отрезая его от внешнего мира, и он закрыл глаза, продолжая веселиться от исторгнутой варваром нелепости. Майку придется тяжко! Хуже уже не будет, потому что ему уже наплевать, вокруг темно, тихо и совсем не холодно. Хорошая возможность поспать, он так устал от всех этих варваров с их свастиками, кровожадными тварями и всепоглощающим Холодом; от всех этих уродливых дикарей, что живут и здравствуют среди запредельных температур, от этой бесконечной гонки по бескрайнему леднику, от вечных мучений под одеялами… От всего этого мира ненавистных мутантов, не знающих о демократии и не понимающих, кого они обязаны носить на руках, ибо другого шанса познать, что такое цивилизация, и вкусить её плоды у них никогда не будет… Спать… Ему необходимо выспаться, может, хотя бы во сне он забудет об этой мутировавшей грязи. Спать… Майк погрузился в белесое безмолвие, и оно окутало его теплой ватной пеленой. Он наслаждался наступившим блаженством, забыв о Холоде, страданиях и глупой мирской суете, ощущая лишь ласковое тепло, обволакивающее его тело. Тепло пригревало всё сильнее, плавно переходя в жар, и стало горячим, радуя кожу. Внезапно ватная пелена закипела, ошпаривая Майка, и её белесая бесконечность пропиталась красным. Белесая вата быстро превратилась в заледенелую кровавую корку, густо покрывающую трюм перевернутого бронетранспортера, и из неё на Майка ринулся поток беснующихся мутантов. Десятки тварей вгрызлись в него и принялись рвать на части.

Жестокая невыносимая боль безжалостным пинком выбила Майка из забытья, и он очнулся в темноте меховых одеял. Погруженное в кипящий металл тело заболело ещё сильнее, словно к пытке ожогом добавилось разрезание на куски заживо, и он забился в конвульсиях, вновь теряя рассудок в бездне жутких страданий. Сколько ему пришлось кататься по гондоле буера, понять было невозможно. Казалось, что боль стала стихать спустя месяц или год, и когда к Майку вернулась способность мыслить, он обнаружил себя завернутым в одеяла и придавленным сверху чем-то очень тяжёлым. Чем-то, что мешало ему раскрыться и не давало сдвинуться с места.