Ледяная кровь

Жизни во мне почти не оставалась, и моя кровь не могла доставить ему удовольствие. Все же он оставил на моей руке свой укус, выпустив в вену яд. Но прежде, чем это сделать, Константин прошептал мне что-то на своем грубом холодном языке. Эти слова долгие годы оставались для меня загадкой, пока я, наконец, в совершенстве не овладела русским языком, а попутно с ним – сербским, болгарским, украинским и молдавским, потому как в самом начале я не знала, что это был за язык.

– Теперь мы с тобой одной крови. – сказал он мне и обрек на страшные муки.

Как бы сильно не пугал меня ад, мне кажется, его пламя не идет ни в какое сравнение со страданием, что обрекает тебя превращение в холодного кровососущего демона. Это агония, длившаяся целую вечность. Я до сих пор помню эту страшную боль и всегда начинаю шипеть, как шотландская дикая кошка, когда мои острые клыки впиваются в ее мохнатую шею и разрывают мягкую теплую плоть. Хуже всего, что забыть это невозможно, как и каждую минуту своей жизни, начавшуюся после смерти.

Последний раз мы устроили с Константином догонялки по лесам Норвегии, где в горах я потеряла его след. Это было восемнадцать лет назад – ровно столько же, сколько Бог отчитал мне человеческих лет на этой земле. С тех пор я ни разу его не видела и не слышала его запаха, ставшего для меня чем-то вроде наркотика для смертных.

Дело в том, что у меня с Константином возникла какая-то особенная связь, выходящая за правила всех вампирских канонов. Обычно обращенный становится рабом для своего создателя – его пешкой, почти безвольным существом, готовым уничтожить себя по одной просьбе своего повелителя, поэтому они часто убивают своих создателей, чтобы избавиться от этой связи, если, конечно, им выпадет такая возможность, так как ни один нормальный вампир надолго не оставляет свою пешку в живых. Со временем у них мало-помалу начинает проявляться воля и все, чего они и им подобные могут желать – это убить создателя, организовав для себя свободу. Поэтому мы стараемся не обращать других, а если и делаем это для каких-то своих целей, то это всегда «вампиры-однодневки».

Я и сама с этим столкнулась, когда на шестидесятом году жизни решила обратить одного прекрасного юношу для плотских утех, потому как смертные мужчины в постели совершенно никакие. Мне никто не объяснил, как это работает и первое, что пришло мне в голову – это, что Кристоф влюбился в меня так же, как я влюбилась в Константина, только как-то странно он себя вел, все время стремясь мне угодить. А однажды, спустя примерно два месяца, созданный мною молодой вампир, набросился на меня с клыками и рыком, от чего мне пришлось тут же оправить его к дьяволу. Это было очень просто, потому как помимо отличавшей меня от остальных связи, возникшей к Строганову, я обладала еще и отличавшими меня способностями. Другими словами – была сильнее и быстрее прочих вампиров. Константин сразу это понял еще в тот самый день, когда подарил мне вторую жизнь. Думаю, именно поэтому он так боится меня и скрывается вот уже на протяжении ста пятидесяти семи лет, не оставив мне возможности объяснить причину своего страстного стремления отыскать его.

Я не чувствую ни тепла, ни холода. Не чувствую застывшего сердца в своей груди и ледяной крови, что больше не бежит по моим венам. И только прикосновения того, кто однажды обратил меня, заставляет испытывать меня ни с чем не сравнимые эмоции. Когда однажды (всего раз) в середине прошлого века мне удалось настичь Константина в одном из Лондонских переулков среди глухой ночи, только моя внезапно возникшая рядом с ним человеческая слабость, позволила ему вновь сбежать. Прикосновение его губ было теплым, как будто мы оба были с ним живыми, смертными существами, а не кровожадными хищниками, вышедшими на охоту поздней ночью. Чувствовал ли он тоже, что чувствовала я? Могло ли выйти так, что мой возлюбленный питает ту же невыносимую тягу, что питаю к нему я, но просто не догадывается об этом, страшась, что самая сильная его пешка жаждет его смерти?

Глава 2

Луна мой спутник, а друг – темнота. Я плавным очень быстрым движением поднялась на ноги, и перекинув старую шотландскую книжонку через плечо, где она свалилась на стопку других книг, дошла до края комнаты, находившейся на третьем этаже, и шагнув через развалившуюся стену, полетела вниз. Мое обоняние одновременно различало миллионы запахов на несколько миль в округе. Я чувствовала, как трепетно и быстро бьются маленькие сердца в груди спящих в своих гнездах птиц. До меня доносилось далекое дыхания хищника, которому в эту кроваво-лунную ночь суждено было стать жертвой.

Под ногами почти не шуршала копившаяся тут годами листва – так быстро я неслась по лесу, почти летела, не касавшись мягкой сырой земли. Я чувствовала, что где-то поблизости, примерно в милях пяти-шести мирно дремало стадо благородных оленей, но их кровь привлекала меня не так сильно, как кровь плотоядных животных, которых в этих краях было не так уж и много – единственный минус моей любимой Шотландии.