Ледяная кровь. Полное затмение

Я не могу привезти тебе дочь, поскольку распорядился ее судьбой в наших общих интересах. Не бойся, девственная плева твоей сучки дочери осталась нетронутой. Она не вызывала во мне желания. Но Бог свидетель, она отчаянно этого добивалась, считая наше родство пустым звуком. Мораль этой истории такова: можно быть девственницей и одновременно презренной потаскухой.

Но вместо этого Эд, став серьезным, вывел дрожащей рукой:

Дражайшая Аньес!

Ваше письмо вызвало у меня недоумение и беспокойство. Матильда покинула Ларне несколько недель назад. На нее снизошла благодать Божья. Несомненно, она раскаивается в своем недостойном поведении во время суда над Вами. Пользуюсь возможностью, чтобы заверить Вас, что меня самого привели в недоумение ее заявления. Но, как бы там ни было, она захотела уйти в монастырь. Я не знаю, как он называется и где находится, но она убедила меня в том, что объяснила Вам свой поступок, который Вы одобрили.

Я не знаю, что и думать. Разве мы, говоря по совести, можем бороться против такого сильного и благочестивого желания? Можем ли мы лишить ее единственной возможности искупить свою вину?

Как Вы знаете, я всегда готов прийти Вам на помощь.

Остаюсь Вашим всегда предупредительным Эдом

\

Эд перечитал письмо, временами рыгая.

Давай, моя красавица. Что ты теперь сделаешь?

Давай. Побегай по всем монастырям королевства.

Как Аннелета Бопре и предвидела, Сильвина Толье пересчитывала бревна, бормоча что-то себе под нос. Погруженная в инвентаризацию, которую она проводила почти каждый день с маниакальным упорством, она заметила присутствие сестры-больничной только тогда, когда та кашлянула. Сильвина Толье резко обернулась и еще сильнее нахмурилась. Аннелета подумала, что Сильвина ей неприятна во всех смыслах слова. Приземистая, плотная, она казалась вырезанной из обрубка дерева, к которому прикрепили мускулистые ноги и руки, но забыли вытесать шею. Ее лицо, такое же квадратное, как и тело, походило на лицо уродливой батрачки с постоянно лоснящейся грубой кожей. Маленькие глазки навыкате, постоянно настороженные, довершали столь неприглядный облик. По правде говоря, из всех физических недостатков Сильвины Аннелету больше всего раздражал ее голос. Сильный, крикливый и резкий, от которого были готовы лопнуть барабанные перепонки и у всех возникало желание заскрежетать зубами. Аннелете в очередной раз пришлось в этом убедиться.

— Э... Сестра Аннелета? Вы меня ищете?

«А иначе какого черта я пришла бы в этот сарай?» — с раздражением подумала Аннелета, но вслух любезно произнесла:

— Разумеется, и я очень рада, что застала вас. Достаточно ли у вас запасов? — спросила она, показывая на аккуратно сложенные штабеля.

— Видите ли... Клянусь вам, мне не хватает дров! Просто некоторые родились на шелковых простынях. Они вечно

мерзнут с ног до головы, — пробурчала Сильвина. — И я должна подкладывать поленья и хворост в камины с вечера до рассвета. Если однажды я не смогу выпечь хлеб, пусть не жалуются! Вот так!

— Сочувствую вам, — сказала Аннелета, не став ей напоминать о том, что аббатство окружают принадлежащие монахиням дремучие леса и целые поленницы уже распиленных и нарубленных дров ожидают своего часа.

— Наша добрейшая матушка была слишком мягкой и уступчивой, вот что я вам скажу. Ее прекрасная душа покоится с миром, в этом я уверена. Но все же у нас здесь не особняк для придворных дам, а аббатство бернардинок.

— Разумеется, разумеется. Тем более что у вас столько забот, моя дорогая Сильвина, — покривила душой Аннелета, которую уже стала утомлять непривычная роль дипломата.

— О, я безмерно счастлива, что это кто-то заметил, — заявила Сильвина, резко кивнув головой.

Аннелета продолжала в том же духе: