Ледяная оттепель

Никита Сергеевич пребывал в растерянности. Потому что звоночек… Из партийного Архива, где какой-то типчик в очках запросил документы по украинским делам… А там, на списках, его росписи. Не одна. И списков немало. Перегнул он тогда палку, троцкистов изводя и возмущаясь, что Украина семнадцать-восемнадцать тысяч к высшей мере ежемесячно приговаривает, а Москва не больше двух-трех тысяч утверждает, на что Коба на его письме собственноручно начеркал – «Уймись, дурак!». И теперь эти списки, кто-то поднять может. Кто? Вернее, тут вопрос нужно ставить иначе – кто его в архив послал, кто из сподвижников под него роет?

И что делать? Архивы он, допустим, подчистит, но кого-то из их руководства придется сместить, на их место своих людей поставив. Хотя там работы край непочатый!.. Да и самих Архивов, если вместе с Украинскими считать – десятки. Задачка. Тут надо целую команду сформировать, только под каким соусом все это подать – не скажешь же – «Я там кучу народа пострелял и в лагеря отправил, так вы те Дела и страницы уничтожьте». Не выйдет так, в лоб, слушок пойдет – на каждый роток платок не накинешь. Придется какую-то легенду сочинять и выборку больше делать – например, по всем делам, ради… например, пересмотра и реабилитации невинно пострадавших. А уже потом все их в кучу собрав, проредить с помощью верных людей. Может и самому покопаться придется, в таких делах доверять всем на сто процентов нельзя. Ну и, для пущей надежности прикрыть доступы грифом «Совершенно секретно». Да, пожалуй, так. Запечатать под сургуч, положить на дальние полки, а потом потихоньку вымарывать.

Ну это ладно, это бумажки, которые молча в папочках лежат. А что с людишками делать, которые при нем были и много чего рассказать могут? Им языки сургучной печатью не прижечь.

Никита Сергеевич встал и беспокойно зашагал по кабинету.

Если кто-то в Архив сунулся, то и к ним может заявиться – зацепит, потянет ниточку, наковыряет дерьма, а после тот горшок ему на голову выльет. Бумажки что, всегда можно бюрократией прикрыться – мол пришлось, потому что должность, иначе самого бы. А как с рассказами быть, когда он лично присутствовал? Черт его дернул посмотреть, как его приятели троцкисты умирают. Это дело иное, туда его никто силком не тащил. Да и не раз такое было. И на допросах он сидел, где обвиняемым мужское достоинство каблуками давили. Приятного мало, не любитель он таких зрелищ, но надо было лично убедиться, что они лишнего не сболтнут. Тогда неприкасаемых не было – указал бы кто на него, и тут же на нары сволокли, а после на Лубянку. А там разговор короткий. Вот он и присутствовал, показания подчищая – тут ведь как напишешь – можно так, а можно иначе. Порой сам допрос вел, с мысли подследственных сбивая, случалось, что и кулаком в зубы, чтобы опасное словцо из пока еще целого рта не вылетело. Или тихим уговором и обещаниями – мол не бойся, выручу по дружбе, если за собой не потянешь. Этих он первыми в расстрельные списки вписывал, концы рубя. И на ликвидациях присутствовал, чтобы они в последний момент чего-нибудь не сболтнули, на пересмотр рассчитывая. До конца он им надежду давал, какие-то бумажки в руках теребя – может быть отсрочку или вообще помилование. Смотрели они на те бумажки неотрывно, аж глаза из орбит вылазили. А потом пуля в затылок и все. Точка! Он после такого дома до потери сознания напивался, чтобы вычеркнуть, забыть… Потому что не маньяк, а просто свою шкуру спасал, чтобы вместе с ними на край рва не встать. А все равно тяжело, когда бывшего приятеля…

Много чего было, что следователи и ликвидаторы наблюдали, все про него понимая, отчего он их коньяком потчевал и квартиры раздавал. Эти тоже могут язычки развязать. Сколько их…

А сколько?

Никита Сергеевич взял бумагу и задумался. Сотни, да нет тысячи образов крутились у него в голове – немало он должностей поменял, немало кто с ним работал. Всех даже по именам не упомнишь – может только по лицам. Кого-то Ягода с Ежовым подчистили, потом Берия – спасибо им, но многие остались. Надо вспомнить… Надо рассортировать по степени опасности, по тому, кто больше знает, кто присутствовал. Кто что-то от кого-то слышал, не в счет – мало ли кто про что болтает. Особо опасны те, что не поодиночке, которые вместе присутствовали и могут показания против него дать, и, если их сличить… И еще те, что ямы миновали, в лагеря попав, и там выжить умудрились. Сколько их? Надо по лагерям пройтись, списки уточняя. Опять-таки под видом пересмотра дел. Но вначале имена, чтобы вслепую не шарить.

Никита Сергеевич быстро начеркал десяток фамилий. Но, вдруг, остановился.

Ладно, фамилии будут, кого-то, пусть не всех, можно будет найти. А дальше что? В архивы к делам сдать? Или поговорить по душам, покаяться, работу предложить? Может быть… Кто-то согласится. Но вряд ли все. Иные лично на него зуб имеют, зная, что он их в лагеря спровадил. Эти, обиженные, могут на уговоры не поддаться. Что с ними делать?

Ткнул с досады карандашом в лист бумаги, да так, что тот сломался. Глянул на обломки.