Ледяной ад

Агенты инспектора Мелвила, то ли доверяя своей интуиции, то ли по еще каким-то соображениям, решили, что убийцы покинули Францию, увезя с собой добычу в 50 000 франков, которая, видимо, их вполне устраивала.

Рассказав в подробностях о происшествии на улице Батиньоль Редону, Тоби добавил:

— Возможно, я ошибаюсь, но думается, что теперь вы избавлены от этих двух негодяев из «Красной Звезды».

— Если бы так! — вздохнул Поль.

— Более чем вероятно, что они отправились, как и говорили, на Клондайк, чтобы там попытаться в богатых золотых шахтах «сорвать» несколько миллионов, — настаивал детектив. — Ведь теперь у них есть начальный капитал — пятьдесят тысяч франков.

— Уверен, что преступников нетрудно будет задержать при отъезде в Америку.

— Они слишком умны, чтобы сесть на французский, а тем более на английский пароход, — возразил журналист. — Скорее всего бандиты отправились на границу с Бельгией или Германией, собираясь уехать либо из Бремена, либо из Антверпена.

— Ах, если бы я мог быть сразу в двух местах! — посетовал мистер Тоби.

— Так в чем же дело? Поезжайте в Бремен, а вашего коллегу отправьте в Антверпен.

— Я не решался попросить вас отпустить меня. — Глаза английского сыщика загорелись. — Ведь мой патрон приказал охранять вас.

— Спасибо, дорогой друг, — улыбнулся журналист, — я и сам могу теперь за себя постоять. Ни о чем не беспокойтесь и ежедневно сообщайте новости.

Когда оба детектива уехали, Редон отправился в Версаль и попал туда в самый момент освобождения Фортэна; узник, которого содержали в строгой изоляции, оказался на улице, не понимая, что произошло, поскольку освободили его, как и задержали, без всяких объяснений. У стен прокуратуры Леон нашел своего верного друга-журналиста, но не сразу его узнал из-за сбритой бородки, худобы и бледности. Взволнованные чуть ли не до слез, они не знали, с чего начать разговор, так много всего накопилось за время их разлуки. Наконец Поль взял молодого ученого под руку и предложил скорее поехать в Мезон-Лаффит, где бедного узника ждали убитые горем, но не потерявшие надежду родители.

По дороге репортер вкратце рассказал Фортэну о том, что за это время произошло, стараясь по мере возможности умолчать о своей роли в его освобождении.

Слух об освобождении Леона их опередил, и на вокзале в Мезон-Лаффите собралась целая толпа, но ею руководили отнюдь не участие и симпатия, а любопытство и враждебность.

Замечено, что чувства, охватывающие толпу — восхищение, ненависть, энтузиазм и прочие, — вспыхивают как бы на пустом месте, без видимых объяснений. Часто случайно сказанное, не так услышанное или плохо понятое слово может привести к стрельбе, обратить любовь в ненависть, равнодушие в безумие. Приблизительно по такой схеме и развивались события на вокзале в Мезон-Лаффите. Видя спускавшегося по вагонным ступенькам молодого Фортэна, кто-то заметил:

— Смотри-ка, Леон Фортэн. Ведь его обвиняли в убийстве на улице Сен-Николя. Раз выпустили, значит, он не виновен.

Кто-то из окружающих повторил:

— A-а, да, убийца с улицы Сен-Николя…

Еще кто-то подхватил:

— Убийца…

И вот уже пошло гулять по толпе:

— Убийца! — Кто? — Вон, высокий блондин, это он убийца… — Душегуб!..

Люди толкались, тянули шеи, приподнимались на цыпочки.

— О ничтожества! Даже сейчас, когда твоя невиновность полностью доказана… — возмущенно воскликнул Редон.

Леон Фортэн, который, сжав зубы, метал в толпу яростные взгляды, впервые почувствовал, что такое ненависть. Видимо, выражение его лица было столь свирепо, что молодая женщина, стоявшая рядом с ним, отшатнулась с возгласом:

— Ах, убийца!

И мерзкое слово вновь полетело от одного к другому: «Убийца… Убийца…»

Эта тягостная сцена длилась, вероятно, не более минуты, но друзьям показалось, что прошла целая вечность… С отправлением поезда на платформе остались лишь наши молодые люди и еще трое или четверо путешественников, с удивлением наблюдавших за скандалом.

Вскоре злополучный вокзал остался позади, а Пьер и Леон зашагали по дороге к дому Фортэнов, обсуждая происшедшее. Молодой ученый был расстроен.

— Они отравили всю радость свободы и встречи с родными. Надо уезжать отсюда, — твердил он.

— Да, конечно, — поддержал его друг, — лучше уехать, и поскорее, потому что эти негодяи будут преследовать и оскорблять тебя, пока не отыщутся настоящие преступники.

На всем пути друзей провожали любопытные взгляды. Было похоже, что жалость к молодому ученому жила в душах людей недолго и теперь уступила место недоверию и враждебности.

Человеку свойственно верить плохому, особенно если речь идет о знакомых. Так случилось и с жителями Мезон-Лаффита. В первое время после ареста молодого Фортэна еще раздавались голоса в его защиту, теперь же, когда обвинение было снято, все отвернулись, безо всяких оснований твердя о его виновности.

Но вот и отчий дом. Леон ворвался в комнату и со слезами бросился в объятия матери. Старушка обнимала сына, гладила дрожащими руками его голову и плечи.