Ледяной ад

— Не думаю, что люди обрадуются, увидев меня прыгающей в бассейн, когда я должна думать над тем, как защитить их. Они беспокоятся. — Она заговорила более бодрым тоном: — Слушайте, я в норме. У меня всегда сбивается распорядок дня, когда я на полевых работах. И я всегда мало сплю. А еще каждый день я двадцать минут медитирую.

Хэнли гадала про себя, поймет ли Гибсон, что она его обманывает. На самом деле ей ни разу с момента прилета не удалось расслабиться настолько, чтобы заняться медитацией. «Хватит, — решила она. — Пусть лучше он отвечает на мои вопросы».

— У людей в Арктике часто случаются галлюцинации?

— Иногда бывает. Не то чтобы это типично для Арктики, но и не невидаль.

— А что типично для Арктики?

— Полярная станция — непростое место. Взять хотя бы малый «Трюдо». В одной комнате жила дюжина человек, удобства на виду. В малом «Трюдо» у меня появилось несколько настоящих друзей, но хватало и сплетников, и параноиков. Особенно тяжело было зимой. Маленькие недоразумения раздувались до неимоверных скандалов. Злословие, бурлящая ненависть, открытая вражда, драки.

— Вы не опасались, что начнутся самоубийства?

— Постоянно. Частота самоубийств за Полярным кругом в тридцать раз выше, чем в остальном мире. Сезонная депрессия — это данность. Эскимосы называют ее «перлерорнек» — «зимняя грусть». Часто встречается клаустрофобия. Нас окружают просторы — и все же мы, в сущности, находимся в заточении. Теперь, когда люди боятся покидать станцию, это особенно чувствуется.

— И как вы боретесь с «зимней грустью»?

— Во-первых, стараемся быть максимально терпимыми: не обращаем внимания на грубость и навязчивость, не порицаем тех, кто ведет образ жизни, отличный от нашего. Во-вторых, приветствуем занятия спортом и медитацией, проводим дискуссии по самым разным вопросам. Организуем кружки по интересам, устраиваем вечера талантов, «открытые микрофоны». Несколько зим просуществовало театральное общество. Каждую неделю у нас какое-нибудь мероприятие. Конечно, все это смахивает на развлечения во время круиза на корабле и попахивает домом престарелых, но что поделать! Людям это необходимо. Недаром они участвуют в таких мероприятиях, от которых в привычном мире держались бы подальше.

— Что ж, разумно.

— Полагаю, мы избежали огромного количества наиболее опасных стрессов, связанных с работой за Полярным кругом.

— Но очевидно, не всех?

— Увы, — ответил Гибсон, — должен признать, не всех. Однако в условиях малого «Трюдо» очень немногие выдерживали больше одного сезона. Теперь же для целой группы людей станция, по сути, стала домом.

— Для Маккензи, Примакова?

— Да. И для других: Тедди Зейла, Саймона Кинга, Сесила Скудры, Алекса.

Гибсон включил электрический чайник, опустил в темно-синий заварочник два чайных пакетика и положил немного меда в кружку.

— Не хотите составить мне компанию? Чай цветочный.

— Нет. Но спасибо за приглашение, — улыбнулась Хэнли.

В комнате Гибсона царил аскетизм. Около торшера с зеленым абажуром стояла самодельная скамья. Небольшой выступ служил прикроватным столиком. В мебельной стенке размещались телевизор, видеоплейер, музыкальные колонки и спутниковый телефон. Ни одной сентиментальной вещички. Изогнутая, как и все стены на станции, перегородка была прозрачной, сквозь нее виднелся коридор. Он упирался в стеклянную поверхность, за которой чернела полярная ночь. «Летом отсюда великолепный вид», — подумалось Хэнли.

Гибсон задвинул плотную занавеску на перегородке. Комната сразу сделалась уютнее.

Перед внутренним взором Хэнли вспыхнул солнечный свет и разлился бескрайний океан. Сколько пройдет месяцев, прежде чем она вернется в Калифорнию?

Засвистел чайник. Гибсон налил кипяток в заварочный чайник и перенес его на узкую низкую скамью:

— Пусть настоится.

— Так почему Алекс Косут фактически покончил жизнь самоубийством, если чувствовал себя здесь как дома?

— Алекс… — вздохнул доктор Гибсон. — У него началась бессонница и отчасти дезориентация — что-то вроде психоза, который бывает у заключенных.

— Могли у него при этом возникнуть галлюцинации?

Гибсон замолчал, собираясь с мыслями. Наконец произнес:

— Постоянно работать в замкнутом помещении — это ненормально. Это сказывается на нервах. Некоторые слетают с катушек и превращаются в зомби.

— В зомби?

— Да, мы так говорим. Вследствие бессонницы умственная деятельность у них замедляется, они упираются во что-то взглядом и смотрят не отрываясь. Полностью теряют чувство времени. Начинают ходить шаркая, словно в шлепанцах. Поворачиваются и уходят посреди разговора.

— Так случилось с Алексом Косутом?

— Да. — Гибсон наполнил чашку чаем. — Все оказалось серьезнее, чем я ожидал. Есть более тяжелая форма депрессии — арктическая истерия. Напоминает агрессивное поведение на дороге. Люди вдруг принимаются вопить, угрожать острыми предметами, нагишом носиться по льду. Алекс не был из тех, что размахивают ножами. Замкнутость, тоска, неуживчивость, раздражительность по мелочам — вот признаки его поведения. Но поскольку здесь такое в порядке вещей, мы не встревожились.

— Косут пил? Принимал какие-нибудь таблетки?