Ледяной город

«Ледяной город», с. 202–203

Ночь стояла такая жаркая, что вспотел даже Максвелл Лейн. Воздух внутри трейлера был спертым и влажным. Мой отец вырос в доме с террасой. Когда становилось жарко, мы выбирались спать наружу.

Я поставил вентилятор так, чтобы он обдувал пространство за дверью, взял простыню, которой накрывался, и лег на раскладное кресло. Надо мной колыхалась зеленая противомоскитная сетка. Спал я плохо и проснулся от гула голосов. Кто-то разговаривал с кем-то в узком пространстве между моим трейлером и трейлером Кэтлин — из-за вентилятора ничего было не разобрать, даже то, мужские это голоса или женские. Пахло сигаретным дымом.

Беседа закончилась. Через пару секунд Максвелл Лейн пролез под сетку, сел во второе кресло и тихо заговорил со мной.

— Все предсказуемо. Психическое нездоровье просачивается, как вода. Если контакт с окружающим миром слабый, группа небольшая и у кого-то не в порядке с головой — скоро так будет со всеми. Против этой болезни нет антител. Это — азбука теории малых групп.

Позднее, вспоминая о тех днях, я пришел к выводу, что это был один из приемов, посредством которых Максвелл ослаблял защиту собеседника. Сначала он убаюкивал вас абстрактными предположениями, а затем вонзал свой клинок.

— В любой секте кто-нибудь выполняет грязную работу, — сказал он тогда. — Если брату Исайе надо сделать что-то без лишнего шума, к кому он обратится?

— К Эрни.

— Бим говорит то же самое. Эрни. — Максвелл помолчал, вытянув ноги, словно давал себе передышку. Рука его барабанила по ручке кресла. Затем он небрежно спросил: — А если будет надо тебе?

— К вам.

— Бим сказал то же самое, — засмеялся он.

(2)

Рима не могла найти письмо насчет «Средней величины». Она бы поискала еще, но не могла, так как вся продрогла, промокла, и капли воды падали с нее в коробку с письмами. Так или иначе, «Средняя величина» вышла до «Ледяного города».

«Ты должна распутать дело», — сказал кто-то, то ли Максвелл, то ли Оливер. Скорее, Оливер, взбудораженный оттого, что никто не догадался о письме, посланном Римой Констанс Веллингтон.

Распутать дело.

Чем больше Рима об этом думала, тем больше ей улыбалась эта перспектива. Нельзя же пролежать в постели всю жизнь. Надо придумать себе занятие, из-за которого стоит вставать по утрам. Куда-то пойти, кого-то спросить, что-то разнюхать. Распорядок дня — вот чего не хватало Риме всю жизнь. Вот Максвелл — тот никогда не задавался вопросом, что делать с утра.

Вообще-то надо было поблагодарить Аддисон за чудесно проведенное время и отправиться домой — искать работу. Можно устроиться замещающим учителем. Отец однажды посвятил целую колонку ее решению получить учительский диплом. Он утверждал, что невероятно гордится этим, так как миру куда нужнее хорошие учителя, чем журналисты — лауреаты Пулитцеровской премии.

Очень изящный способ проявления скромности — напомнить о своей Пулитцеровской премии, но пренебрежительным тоном. (Зачем тогда все это, спросил Оливер. И если Рима не собирается ее получать, Оливеру она и на фиг не нужна.) Но Рима стала учителем не затем, чтобы отец гордился ею, — а потому, что любила детей. Даже — к ее чести, как полагала она, — этих ужасных тринадцати-четырнадцатилетних подростков, с которыми никто не мог сладить.