Ледяной клад. Журавли улетают на юг

— Не знаю. Вряд ли. Разве вчера вечером в клубе — заходил я на праздник ваш посмотреть.

— Да, возможно, там я вас и видел, — сказал Горячев, — хотя точно и не помню. А для нас вчера большой был праздник. Как же, сплотку закончили, последний плот в дорогу приготовили — все! Да еще с каким перевыполнением плана… А вы откуда к нам прибыли?

— Из Вены, — сказал Александр.

— Чего же так долго в армии задержались? — полюбопытствовал Петр Федорович.

— Все просился, чтобы меня в кадрах оставили.

— Ну и что получилось?

— Как видите: ничего. Другие тоже просились. А нас всех демобилизовали.

— И правильно! Конец войне — и, значит, все к мирной жизни вернулись. А что же вы из города по Енисею на пароходе прямо в Утесову не уехали? Зачем к нам-то сюда, на Ангару, забрались? И, выходит, на один день только…

— Видите ли, я почти здешний — тогучанский. Фамилия моя Прутовых…

— А! Вон что… Так это ваша мать в Тогучанах была учительницей?

— Да. А вы знаете ее? — обрадованно спросил Александр.

— Знаю, — сказал Петр Федорович. — Как не знать Евдокии Филипповны.

— Наверно, сильно она постарела? Так, по фотографиям, мне казалось…

— Годы, конечно, идут, — заметил Петр Федорович, — только вы очень-то фотографиям не верьте. Они любят у человека морщины показывать. А дело совсем не в морщинах. Была бы душа молодой.

— Это верно, — сказал Александр, и лицо его засветилось. — Мама у меня всегда была энергичной!

— Такой и осталась. Потому и с повышением — ее заведующей школой в Кондратьеву перевели.

— Это, кажется, в сторону от реки?

— Да, десять километров от Утесовой… Так-так, теперь мне понятно, почему я вас признал за знакомого: вы лицом на свою мамашу похожи. Да-а… Выходит, ехали и не знали, что Евдокии Филипповны здесь уже нет?

— Выходит, так. Из Вены путь сюда не близкий. Наверно, мама мне написала, а письмо со мной в дороге разминулось.

— Случается. Теперь когда же вы домой попадете? До Утесовой отсюда неделя пути. А так бы, если из города сразу на пароходе, всего одни сутки.

— Да… Но что же теперь сделаешь?

— Ничего не сделаешь. Действительно, другого выхода для вас нет. Что вы делать в Кондратьевой собираетесь?

— Пока не знаю еще.

— Вы специалист какой-нибудь?

— Гражданской специальности нет. Десятилетку кончил — и сразу на фронт, — сказал Александр.

— Так… — протянул Петр Федорович. — Ну ничего, специальность быстро приобретете. Кондратьева — село большое. Там есть где на работу устроиться.

Он рукой повертел в воздухе. Не найдя, что еще сказать, начал приглаживать непослушные волосы.

— Значит, я могу идти на плот? — спросил Александр.

— Конечно, конечно! Я там тоже, только немного попозднее, буду…

Александр поблагодарил Петра Федоровича и, выйдя из конторы, зашагал к реке.

Плот, предназначенный к отправке, вытянувшись почти на километр, подобно острову отделялся от берега протокой. Вода с шумом струилась в этой узкой щели. Ритмично подрагивали стальные тросы, которыми плот удерживался на причалах. Берег был пуст, безлюден. Сколько было видно глазу, толстый слой коры, облетевшей с бревен, устилал спуск к реке.

Стояли последние дни августа. Согретый утренним солнцем воздух был напоен тем терпким ароматом, который присущ только плотбищам. Пахло вянущими листьями тальника, свежей сосновой щепой, развороченной бревнами влажной землей. И все заглушал резкий, слегка кисловатый запах мокрой коры.

Не один раз за минувшие годы Александру приходилось ожидать очереди у наскоро устроенных военных переправ. Там, так же как и здесь, грудами лежали бревна и щепки и так же была взворочена земля, но не запомнился ему этот терпкий аромат подсыхающей коры. Всегда на переправах было только одно: сдержанный шум людских голосов, черта противоположного берега и жадное стремление достигнуть его поскорее. Теперь с такой же жадностью он всматривался в затянутую синей дымкой даль реки. Там, впереди, был дом, там его ожидала встреча с матерью, там для него начнется мирный труд. И, должно быть, от ощущения близости всего этого таким бодрящим и возбуждающим казался запах плотбища, что хотелось петь, прыгать, ворочать любые тяжести, широко шагать, ловя открытым ртом пряный воздух надвигающейся осени.

Из шалашки — маленького домика на плоту — вышел мужчина. Широкоплечий, немного сутулый, с коротко подстриженной седой бородой. Седина серебрилась у него и на висках. Он подошел к кромке плота, надвинул фуражку ниже на лоб, из-под ладони глянул на Александра и негромко спросил:

— Ты что, парень, сюда, что ли, метишь?

— Да, — откликнулся Александр. — Вы лоцман?

— Лоцман. А что тебе?

— С вами до Утесовой попутным сплыть хочу.

— Езжай! — радушно сказал лоцман. — Бери эвон лодку да подплывай.

Александр последовал его совету, бросил в лодку шинель и чемодан и, работая шестом, быстро перемахнул через стремнину, отделявшую плот от берега.

— Так… Отслужил, значит? Совсем теперь? — спросил лоцман Александра, когда тот стал с ним рядом, и стряхнул прилипшую к его гимнастерке щепочку.

— Да, отслужил. Пять лет. Год в военной школе проучился, три провоевал, а потом еще год в армии оставался.