Ледяной клад. Журавли улетают на юг

— Ну, что вы! Где же… хотя… не знаю… Нет! Разве только успели кого-нибудь из семейных переселить, — она все время как-то колебалась. Переселить… Так все равно вроде бы совершенно некуда, с жильем-то у нас пока шибко тесно. Поселок, по плану, еще не отстроился. Ну, да вы, понятно, себе найдете. Лопатин, прежний-то наш начальник, своей квартиры совсем не имел, не стремился иметь, жил у одиноких женщин. В разных местах жил. Вот и ходят про него такие разговоры. Были, понятно, и факты. Поэтому и Женька Ребезова сказала… — Баженова наконец собрала все со стола, надвинула платок на голову, зажала его концы подбородком и стала натягивать на плечи стеганое пальто. — Если бы не это, я вас хоть к себе пока пригласила бы, что ли. Ночь же. А идти ко мне ближе, чем к Василию Петровичу. Тот в самом дальнем конце поселка живет. Как же вы на костылях? Но, как хотите, я могу вас отвести и туда.

Цагеридзе пожал плечами:

— Не понимаю: к себе вы приглашаете или не приглашаете?

— Почему же? Пригласила бы…

— Ага! Сообразил. Боитесь, про вас тоже пойдут разговоры.

— Ну, мне-то что! — с какой-то отчаянностью усмехнулась Баженова, и на этот раз Цагеридзе особенно близко увидел ее редкие, очень красивые зубы. Мне это не страшно. Я ведь не одинокая. Не только одну ночь, хоть и больше живите. Про вас говорить станут.

— А почему про меня?

— Да так… Знаете ведь…

— Тогда пойдемте к вам. Люблю, когда про меня говорят!

5

Домик Баженовой оказался тоже не очень-то близко от конторы. Во всяком случае, Цагеридзе так показалось. Они долго брели по звонкой, прикатанной дороге вдоль кривой улицы, потом свернули в какой-то закоулок, на узенькую, рыхлую тропинку, шириной всего в один след, и Цагеридзе никак не мог к ней приспособиться на своих костылях — все время оступался, кряхтел от боли, когда особенно неловко подкашивался протез. Баженова шла впереди, не останавливаясь и не оглядываясь на Цагеридзе, но хорошо применяясь к его шагу, должно быть, по слуху.

— Осторожнее, здесь под снегом пеньки, — иногда через плечо бросала она.

А больше молчала. И Цагеридзе был этому рад. Не до разговоров. Скорее бы в тепло, выпить стакан горячего чая — водки, конечно, нет у Баженовой — и уснуть. Порой Цагеридзе казалось, что он спит уже на ходу.

Он как-то не приметил и не запомнил, каким образом рыхлая тропинка привела во двор, как выглядел снаружи домик Баженовой, было ли у него крыльцо и сени. Идти, ковылять на костылях больше не нужно — это счастливое ощущение явилось вдруг, когда Цагеридзе привалился спиной к стене в сладкой и томящей темноте жарко натопленного жилья. Пахло полынью и пихтой. Очень громко стучали ходики, повешенные, должно быть, на тонкой дощатой переборке. Где-то слева, вверху, как бы под самым потолком, прерывисто, с придыханием и пришептыванием посапывал человек.

Баженова попросила Цагеридзе:

— Дайте спички.

— Не курю.

— Электричество горит только до одиннадцати…

Она отошла от него. Упало, загремело что-то железное: противень или самоварная труба. Под потолком испуганно бормотнул слабый старушечий голос: «Ахти, господи, господи!» И чуточку погодя более твердо:

— Кто там? Вы, что ли, Марья Сергеевна?

— Я, мама. Где спички — не знаешь?

Небольшое молчание. Потом опять: «Господи, господи», — уже с оттенком настоявшейся досады.

— И вечно вы так: «где, где?». Нет, не приметила я, куда вы их сунули.

— Мама, а ты без меня разве лампу не зажигала?

— Вру? Нужно мне было! Бродите по всей ночи…

Баженова на это не отозвалась.

В темноте скрипнули шарниры, похоже, что открыла она сундучок и стала в нем рыться. А Цагеридзе стоял у порога и думал, как это странно, что мать называет дочь на «вы» и по имени-отчеству, а та говорит ей «ты» и при этом даже грубо. Бывает, на «вы» обращаются дети к родителям. Но как это можно наоборот? И почему? Родители непременно должны держать верх над детьми. Почему эта старушка так себя подчинила, в сердце все же, по-видимому, тая глухую обиду на дочь. Выходит, Баженова — человек деспотичный. Не такой с первого взгляда представилась она Цагеридзе.

Блеснула зажженная спичка. Держа ее над головой, Баженова прошла к столу, повозилась с лампой, еще несколько раз чиркнув спичками, и комната озарилась тусклым светом.

— Проходите, — пригласила Баженова и опять, как в конторе, когда она объясняла, что на рейде очень трудно с жильем, прибавила виноватым голосом: — С собранием прямо замоталась я сегодня, еще и помощница моя Фенечка меня подвела, загостилась у родителей. Вот и в доме у нас вовсе не прибрано. Даже, стыд какой, стекло у лампы не помыто… Дайте сюда вашу одежку!

Она помогла ему снять пальто, повесила на гвоздь под пеструю ситцевую занавеску, повернулась — хотела взять с лавки у печи самовар, но Цагеридзе ее остановил.

— Прошу прощенья, но я сразу хочу объяснить. Мне это очень не нравится: когда дочь так разговаривает со своей матерью, — сказал он негромко, чтобы не услыхала старушка.