Ледяной плен

— Ну, хорошо, — сняв очки и долив в стакан остатки сивухи, сказал Ежи. — Поясню. Возьмем этих африканских туземцев. Разве для них что-то изменилось после ядерной войны? Как жили, так и живут. Они на протяжении тысячелетий придерживались одного образа жизни, находились в согласии с природой, не пытались ее себе подчинить: не строили электростанций, не вырубали леса, не насиловали землю нефтяными бурами. А вот мы, цивилизованные и просвещенные, всем этим грешили. Теперь природа насилует нас. Отыгрывается. Можно ли ее за это укорять? Та же тварь морская — ее ведь, по сути, мы сами создали. И кто знает, что еще на земле и в воде за последние двадцать лет народилось… Со временем эта новая жизнь вытеснит нас всех.

— Откуда?

— Отовсюду, — вздохнул поляк. — В результате те, кто не вредил природе и жил с ней в гармонии, процветают, а мы под землей от радиации гнием. Скорее всего, те чернокожие вообще не заметили, что с миром что-то произошло. Только живность стала тучнее, да у нового поколения лишний палец добавился, зато удобней копье держать. Значит, нужно радоваться и духам больше благодарственных жертв приносить!

— Но они же злые, — Лера с удивлением посмотрела на Ежи: как он может говорить такое о людях, которые чуть не скормили ее обитающему в джунглях чудовищу?

— А как бы ты себя повела, ввались кто-нибудь в твое жилище, хозяйничая и переворачивая все вверх дном?

— Выгнала бы.

— То-то и оно. Вот и они защищались, только по-своему. Знаешь, Эйнштейн — был в старину такой великий ученый — однажды пророчески сказал: «Я не знаю, каким оружием будет вестись Третья мировая война, но Четвёртая — палками и камнями». Вот все к тому и идет.

— Но мы ведь можем измениться! — с жаром воскликнула Лера. — Есть еще хорошие люди: вы, дядя Тарас, дядя Миша… Вы же искренне хотите всем помочь!

— Наивная ты, девочка, непуганая, — покачал головой Ежи. — Жила себе, подрастала в теплом и уютном гнездышке с дедом-бобылем и горя не знала. А в мире его столько еще осталось! Никаким святым не искупить! Сколько великих цивилизаций сгинуло, оставив после себя груды камней да рисунки в пустынях, которые теперь видны только птицам, или что еще там теперь летает? Любой великий народ рано или поздно вырождается — и все от собственной алчности, от жажды власти и человеческой глупости. Просто теперь наша очередь. Всем собором и отчалим.

— Вы о чем? — дрогнувшим голосом спросила Лера, с затаенным дыханием слушая странные речи поляка.

— Пока не знаю, — снова погружаясь в свои мысли, задумчиво пробормотал Ежи. — Пока не знаю…

— Вот ты где! — дверь в каюту приоткрылась, и на пороге возник Колобок, держащий на ладони мышь. — Зверье вернулось, тебя нет, а режим пока еще нарушать нельзя, слабенькая ты.

— Это я ее вызвал, Виктор, не бушуй, — вступился за девушку Ежи. — Нужно было поговорить с глазу на глаз.

— Успеется еще, — ответил медик и тоном, не терпящим возражений, скомандовал: — А ну, сейчас же в койку и принять горизонтальное положение!

— До свидания! — попрощалась с обитателем каюты послушно поднявшаяся Лера.

— Поправляйся! — кивнул Ежи. — Уйти… — чуть слышно пробормотал он, когда за девушкой тихо закрылась дверь, и залпом опрокинул в себя остатки сивухи.

Внезапно лицо поляка исказила гримаса боли, а по съежившемуся телу пробежала судорога. В следующую секунду скатившегося под стол Ежи вырвало в мусорное ведро. Едва не захлебнувшись, обессиленный сильнейшими спазмами человек расшнуровал ботинок и, морщась, принялся стягивать носок. Ужаленная неизвестным африканским существом нога почернела от стопы до колена, вены посинели и вздулись, словно переваренные макаронины.

Инфекция? Или яд?

Ежи никому не сказал об укусе: зачем понапрасну тревожить команду? Даже когда через неделю ступня начала темнеть и все тело стало скручивать болями и рвотой, он все равно не пошел в медпункт. Не хватало загреметь в койку или, что еще хуже, в карантин, когда у него столько важной работы! Вылечится на базе, когда они доплывут, осталось потерпеть совсем немного.

Если доживет.

* * *