Ледяной ветер азарта

– Товарищ Белоконь говорит обо всем, кроме главного, – вставил Ливнев. – Он словно ждет, что мы забудем о главном.

– Что вас, собственно, интересует? – спросил Белоконь. – Что для вас главное?

– Ну как что... Естественно...

– Смелее! Вы спрашиваете о главном. Уточняю – что главное?

– Мне кажется, что главное во всей этой истории то, что серьезное преступление совершенно не только в магазине, но и там, на Проливе.

– Что именно?

– Покушение.

– На кого? – Белоконь не давал Ливневу передышки, своими вопросами он как бы отсекал у того возможные пути отступления. Ливнев начал догадываться, что следователь действительно знает нечто такое, что меняет картину события. – Так на кого же, по вашему мнению, было совершено покушение? – повторил Белоконь.

– Ну, естественно... На Большакова... На кого же еще... А что, разве нет? Ведь никто из нас не сомневается, что покушение совершено, потому вы и здесь... Его, правда, можно назвать иначе, но ведь не в словах дело, верно?

– Плывете, Ливнев, плывете! – рассмеялся Белоконь. – Выражайтесь внятнее. А то начали вы куда бойчее! Ну ладно... Вы утверждаете, что на Большакова совершено покушение. Я правильно вас понял? Ничего не напутал?

– Да, примерно, – вынужден был сказать Ливнев. – Так можете и записать в протоколе.

– Запишем. Но вам отвечаю – ничего подобного. Ошибаетесь. Не знаю, сознательно или бессознательно, но ошибаетесь. На Большакова никто не покушался.

– Но разве не Большаков лежит в больнице?

– О чем мы говорим? О больничных клиентах или о покушении? На Большакова никто не покушался. Покушались на Горецкого. Но, поскольку покушавшийся не знал о поисках, не знал, что буквально рядом с ним, скрытые бураном, находились другие люди, он принял первого же встретившегося ему человека за Горецкого. И столкнул этого человека с обрыва. На ледяные торосы. Этим человеком оказался Большаков.

– Выходит, сталкивали Горецкого? – спросил Панюшкин.

– Да. А столкнули Большакова.

– Кто?

– А как вы думаете?

– Только у одного человека могут быть для этого серьезные основания... Но мне не хотелось бы подозревать его.

– Не надо его подозревать, – сказал Белоконь. – А то, чего доброго, вы так разохотитесь, что начнете подозревать всех подряд, направо и налево. Это нехорошо, Ливнев. Это безнравственно. Вам не кажется?

– Послушайте, Белоконь! – закричал Ливнев. – А вам не кажется, что вы ведете себя...

– Это сделал не Жмакин, – негромко сказал Белоконь и улыбнулся Ливневу в лицо.

– А кто же? – подал голос Опульский. – Мне кажется, что... в общем-то, у нас уже сложилось мнение, да и не только у нас, весь Поселок в один голос...

– Это сделал Юра! – Белоконь горделиво осмотрел всех, вскинул подбородок, задержал взгляд на Ливневе, повторил, теперь уже только для него: – Да, это сделал мальчик Юра. Тот самый, которого Горецкий уговорил идти с собой. По дороге он признался Юре, что ударил ножом Елохина. Ночь, буран, опасность – все это предрасполагает к откровенности. Но он не мог предположить, как поступит Юра. А тот попросту удрал. Спрятался от Горецкого. А потом, когда уже начались поиски, Юру настиг Большаков. А Юра, решив в темноте, что это Горецкий, что он опять потащит его с собой, толкнул Большакова в спину. В полной уверенности, что это был Горецкий.

– Выходит, ему здорово повезло? – заметил Мезенов.

– Горецкому? Не сказал бы. Ему тоже досталось. Обмерз, перестрадал, перебоялся... А кроме того, будет суд. Ведь будет.

– Я бы не сказал, что Горецкий совершенно невредим, – подозрительно сказал Ливнев. – То, что он перестрадал, – ладно. Но я видел его сегодня, разговаривал с ним, Горецкий милостиво согласился дать мне небольшое интервью, поделился своими впечатлениями о том буране, о той ночи... Знаете, повреждения написаны у него прямо на лице.

– А это уже работа Жмакина. Он нашел Горецкого и, убедившись, что Юры рядом с ним нет, маленько помял его. Вот и все. Горецкий обвиняется в злостном хулиганстве по статье двести шестой. Больше никто ни в чем не обвиняется. Действия Юры нельзя назвать покушением. Горецкий даже не знает, кто ему помял бока на Проливе. Налетел, говорит, медведь, тормошить начал, про Юру спрашивать, а узнав, что Юра где-то затерялся... несколько раз приложился к нему. Но кто это был, Горецкий не знает. Или не хочет знать. Это его дело.

– Но, очевидно, ваше дело – восстановить справедливость, – неуверенно произнес Опульский. – Проследить не только внешнюю сторону событий, но и внутреннюю, скрытую от невооруженного глаза.

– Давайте не будем вооружать наши глаза! – решительно сказал Чернухо. – Давайте лучше их зальем!