Ледяные небеса

— Ты имеешь в виду эту ужасную войну.

— Мы понятия не имели, что война еще идет. «Когда закончилась война?» — спросил Шеклтон, увидев, что Сёрлле плачет, и капитан сказал: «Она не закончилась. Миллионы пали на полях сражений в Европе, и до сих пор там ежедневно погибают десятки тысяч». Китобои показали нам старые газеты и перевели то, что в них написано. Так мы узнали о том, что утонула «Лузитания», об отравляющих газах, огнеметах и битве у Галлиполи. Мы не могли в это поверить. Вечером в день нашего прихода в Стромнесс начался ураган, мы не могли выйти из барака и ели, сколько могли, мылись, нас брили, и мы снова должны были рассказывать о том, что пришлось пережить. Но, оказавшись одни, мы не могли говорить ни о чем, кроме войны. О том, что над полем боя веет горячий ветер, который несет горчичный газ. И снежная буря не прекращается. Это было, как будто…

— В этом году здесь тоже было много снега, — говорит миссис Симмс.

Я киваю:

— Да, мама мне рассказывала.

— Надгробие было совсем белым. Очень мирная картина.

— Это красивое надгробие, мадам.

— Да, красивое, не правда ли? Но я тебя перебила.

— Прошло два дня, и Том Крин смог наконец отправиться в путь, чтобы забрать троих оставшихся на южном берегу. Но о войне он им рассказал… ну, не всю правду. Исход войны, мол, предрешен, идут переговоры о мире. Он не стал их огорчать. Мадам, боюсь, сейчас я действительно должен…

— Эти трое наверняка были такими слабыми, так что он правильно сделал, — быстро говорит миссис Симмс и так же быстро протягивает через стол обе руки. — Они узнали все достаточно рано. Так же, как мы все узнали об этом достаточно рано! Бери, Мерс. Ты ешь мало, слишком мало. — С этими словами она протягивает мне серебряный поднос, на котором лежит неуменьшающаяся куча печенья. — Маленьким ты очень любил поесть, помнишь? Ты был настоящий маленький толстячок.

— Боюсь, я довольно сильно изменился, мадам. Помочь вам убрать со стола?

— Да, темнеет, — говорит она, повернувшись и глядя в грушевый сад, как будто темно только там. Она и не думает меня отпускать, моя старая учительница, миссис Оливия Симмс.

Вместо этого она говорит, не глядя на меня:

— Один из тех троих, которые не пошли с вами через эти горы… как бишь звали этих людей?

Я называю ей три имени.

— Я думаю, что это был Винсент. В газете написали, что он оторвал себе верхнюю губу чашкой замороженного молока?

Она смотрит на меня. Ее взгляд полон страха и печали. Ее отчаяние не имеет ничего общего с Джоном Винсентом.

— Да, мадам. К сожалению, это правда.

— И что стало с этим человеком?

С громким «Джеллко» птица взмывает в воздух и улетает.

— Этого я не знаю. Он попал в больницу в Вальпараисо. Там я видел Винсента в последний раз. Его вернут в Англию.

Она делает ничего не значащее движение рукой, разве что она хочет прогнать что-то — туман, плохой сон наяву или этот страх.

— Подожди. Я сейчас приду, — смущенно бормочет она, не собираясь вставать.

Я встаю. Низ живота разрывается от боли, я не могу думать ни о чем, кроме как о моменте облегчения, когда в темноте прислонюсь к отцовскому велосипеду и буду слушать, как вода журчит в траве.

— Бобби Купер, тренер по регби, ты его не знаешь. Он лишился руки во время сражения на Сомме. Миссис Купер вчера рассказала мне, что осколок снаряда был большой и черный, как летучая мышь, только намного быстрее, он просто пролетел сквозь руку и оторвал ее. И Хатчинсоны, которые живут через несколько домов. За полгода они получили три телеграммы. Все их сыновья, я учила всех троих, — павшие герои. Убитые есть на каждой улице, Мерс, у вас в деревне также. Твой шурин Герман, никто не знает, что с ним произошло. Горчичный газ, говорил мой муж, они применили горчичный газ, который в десятки раз смертоноснее хлора. А он кричал: если бы я только мог, я бы сам надел военную форму. Я бы показал этим немецким чертям. И однажды утром, Мерс, он умер прямо в кровати.

Миссис Симмс остается сидеть, не обращая внимания на того, кто сидит напротив, как было всегда, когда она сидела вытянувшись за кафедрой и ее зеленые глаза выбирали кого-нибудь из нас.

Мягким осенним вечером, наконец облегчившись, я возвращаюсь в Пиллгвенлли. На дороге — ни души. В лесах Дассхебдна якобы живет племя великанов — с тех пор как король Артур в благодарность за то, что сын великана перенес его через речку Уск, подарил ему холм, поросший тополями и березами. Лес спокоен и тих, с подступающих к нему полей ползет туман словно мантия великана из Дассхебдна. На унылом поле пасется стадо косуль, они жуют что-то, прислушиваясь к визгу моих педалей, который их совсем не беспокоит.