Ледяные небеса

Внезапно мне стало ясно, что я всегда, когда представлял себе Шеклтона, думал о мистере Элберте, боцмане «Джона Лондона». Шеклтон совсем другой, крепко сложенный, коренастый, немного отечный. Передо мной зрелый мужчина, властный, вроде моего отца, тот тоже на первый взгляд кажется медлительным и угрюмым, но на деле совсем наоборот! Шеклтон быстро отходит от конторки, и только я набираю в грудь воздуха и хочу поздороваться, он размахивается и швыряет книгу, которую держит в руках, в мою сторону. «Кирпич» свистит мимо моей головы и ударяется о стену.

— Поставь это сюда! — кричит Шеклтон, бросаясь ко мне с вытаращенными светло-зелеными сверкающими глазами. В первый момент я не понимаю, чего он хочет. Я совсем забыл о подносе, который продолжаю держать в руках. — Поставь сюда, или я выбью эту штуку у тебя из рук!

— Слушаюсь, сэр! Куда, сэр?

Он кричит не переставая. Поднос с дымящимся горячим кофейником бесит его еще сильнее. Он поносит меня, кофейник, кока, дождь, опять меня, мой костюм, мой возраст и мою бесстыдную дерзость, парней, которые осмелились его обмануть, кока, кофейник, меня, мои длинные волосы, мерзость погоды, мое идиотское лицо, идиотов матросов, которые отважились на такое, свою каюту, в которой нет места для кофейника, моих родителей, обоих кочегаров, безграничную наглость и погоду, из-за которой невозможно ничего, эту посудину, меня и кофейник…

— Сэр, если позволите, я поставлю…

— Не перебивай меня! — ревет он и замолкает.

Несколько раз пробегает туда-сюда по маленькой белой каюте. Я отступаю к двери и не могу отвести от него глаза. Вот это спектакль! Сам сэр Эрнест Шеклтон беснуется передо мной, один из известнейших людей Англии, единственный реальный соперник Скотта, в этой качающейся, окруженной со всех сторон водой комнатенке, в которой мы с ним встретились, где-то лежит дарованная ему королевой-матерью, королевой половины мира, Библия с дарственной надписью, и мы все, Шеклтон, команда, Библия королевы-матери Александры и я, плывем к Антарктиде. Пускай он бушет и швыряет мне в голову тома Британской энциклопедии, которые навалены в беспорядке на полу и на полках. Вот это счастье. Я не могу это постичь.

— Что ты так на меня уставился? — кричит он. — Ты идиот? Ты точно идиот! Кто я такой, что я с… Сколько тебе лет?!

— Семнадцать, сэр.

— Что ты изучал?

— Я учился у моего отца, сэр. Он мастер по внутренней отделке корабля в Ньюпорте, Уэльс.

— Ты ходил в море?

— На американском судне «Джон Лондон», сэр. Оно утонуло во время шторма…

— В качестве кого?

— Как это, сэр?

Шеклтон говорит со мной на гэльском языке. Потому что мы оба говорим на гэльском, только он — на ирландском диалекте, а я на валлийском. Поэтому я не знаю, правильно ли я понял, когда он спрашивает: «Nach dtig leat nа ceisteanna is simpli a fhreagairt, a amadain?»

Вроде бы он спросил: «Ты не можешь отвечать даже на простейшие вопросы, дурак?»

— На каждый, сэр.

— На каждый что?

— Я отвечаю на каждый вопрос, сэр.

— Но не на каждый правильно.

— Нет, не на каждый. Но я стараюсь!

— Тот, кто может правильно ответить на каждый вопрос, тот всеведущ! — опять кричит он. — Ты всеведущ?

— Нет, сэр.

— Так в каком качестве ты ушел в море? В качестве дурака? A amadain?

— Может быть, сэр. Возможно, сэр. И в качестве поваренка.

Последнее, в чем он нуждается, говорит Шеклтон, это поваренок, который пренебрегает его приказами. Ему нужны люди с головой и опытом, люди, берущие на себя ответственность, ответственность за свои собственные жизни и за жизни своих товарищей, сильные, мужественные люди с сердцем и разумом, для которых солидарность — не пустой звук, которые готовы служить цели, которая почти не оставляет надежды!

— Надежды. Понимаю, сэр.

Знаю ли я, каков его девиз?

Я этого не знаю.

— Никогда не спускать флаг. Или, если говорить словами Теннисона: бороться и искать, найти и не сдаваться!

Так что я смогу, если повезет, понять, почему он переименовал корабль, на который я тайком пробрался, из «Полариса» в «Эндьюранс», то есть «упорство».

Я говорю: «Да, я смогу понять, сэр», а про себя думаю: это же просто слова, названия, что за чушь он несет? А он снова начинает бушевать.

Сдаваться нельзя, никогда, даже в самом малом. Нельзя сдавать ни себя, ни любого другого человека! В этом и состоит цель, и эта цель неприкосновенна! Можно жить без рук, без ног, без глаз, без веры и без единого пенни в кармане, пока есть цель. Достигая ее, ты воздаешь должное себе и всем остальным. Ха! Цель не должна быть грандиозной, не может каждый стать братьями Райт или Пастером, и, в конце концов, пересечь самый замерзший кусок нашей планеты — это такая же ничтожная цель, как миллионы других, если только подумать, с какой легкостью альбатрос преодолевает это расстояние. Потом он спрашивает, есть ли у меня девушка.

Я медлю, затем киваю.

— Бедняжка! — громко говорит он. — Как ее зовут?

Я говорю.