Ледяные небеса

Шеклтон кивает остриженной наголо головой. Он представлял себе это по-другому. Он скрещивает руки на груди. Воцаряется неловкое молчание.

Я знаю, что я мог бы это сделать. И спрашиваю себя, почему не делаю. И слышу, что уже говорю. И все остальные молчат.

— В полярную ночь мне в первую очередь приходит в голову слово, которому научил меня Хёрли. Это слово из языка эскимосов, и я не знаю, верно ли я его выговариваю: Perler-orneq. — Я смотрю на Хёрли, Принц кивает. — Оно выражает печаль долгой полярной ночи и означает не что иное, как «ощущать важность жизни». Да, точно, недавно я прочитал два доклада членов экспедиции на «Бельгике», которые зимовали здесь шестнадцать лет тому назад. Я действительно не могу рассказать много. Это слово довольно точно описывает то, что я прочитал. Эти люди были первыми, пережившими зиму во льдах, и один из них, Фредерик Кук, написал в своем дневнике о черном занавесе, который опускается между одиночеством во льдах и остальным миром, и о том, как быстро он накрывает душу. Становится жутко, как в романе про вампиров, когда он, к примеру, пишет, что полярная ночь с каждой неделей высасывает все больше цвета из крови. И еще он, то есть Фредерик Кук, где-то написал, что не смог бы представить ничего более вызывающего уныние и уничтожающего для своих товарищей и для себя самого. Ну как? Достаточно?

— А у тебя нет ничего про красоты полярной ночи? — крикнул кто-то. — О девушках?

— Боже мой, кончай! — Нижняя челюсть Сторновэя почти касается груди. — У меня же сразу встает.

— А вот этим мы рисковать не намерены, мистер Маклеод, — говорит Шеклтон. — Продолжайте, Мерс. Возможно, в конце вы дойдете и до заманчивых сторон.

— Да, ну хорошо. Другая книга из вашей библиотеки, сэр, о плавании на «Бельгике» в море Уэдделла, написана неким Т.Х. Боэмом и называется «Пока не пришли герои»… честно, капитан, она называется именно так! То, что я там прочитал, не имеет ничего общего с романтикой в духе Дракулы. После трех недель жизни в темноте экипаж впал в депрессию и меланхолию. Люди не могли ни на чем сосредоточиться, и даже еда превратилась в мучение.

— Почему? На борту был Грин?

— Иди к черту!

— Тихо! Заткнитесь!

— Чтобы побороть признаки сумасшествия, которые они замечали друг у друга, они начали бегать по кругу вокруг корабля. Они называли это «прогулкой умалишенных». Один человек умер от сердечного страха, другого истерические припадки привели к глухоте и немоте, третий забился в крошечную нишу, потому что думал, что остальные посягают на его жизнь. На борту были люди семи национальностей. Боэм пишет, что это был кошмар на семи языках. В конце концов каждый сделал себе логово в каком-нибудь закутке судна, где ел и лежал в полузабытьи. Никто ни с кем не разговаривал, они перестали быть командой.

Тут Маклеод снова вспомнил о девушках, а Шеклтон не стал его останавливать. Маклеод желал знать, бывали ли они когда-нибудь во льдах, когда, сколько их было и, прежде всего, сколько им было лет.

Я объяснил, что ни в одной книге мне не попадалось ничего о женщинах в этих краях. Но Сторновэй не был бы Сторновэем, если бы не смешивал потеху с серьезными вещами. Сначала он притворился разочарованным, потом вдруг сердито и обиженно сказал:

— Ну тогда вынь рыбку и прочти записку твоей…

— Заткнись, Маклеод, — говорит через стол Бэйквелл.

Тут же вылезает Винсент:

— Тише, тише, мистер Янки Дудл.

Настроение в «Ритце» сразу испортилось. Я не думаю, что это входило в намерения Шеклтона. Он не комментирует мои слова, хочет, чтобы они подействовали на людей, и лишь когда компания постепенно начинает распадаться, Шеклтон отводит меня в сторону и извиняется за выходку Маклеода.

— Все в порядке, сэр.

Он очень серьезен и говорит почти шепотом:

— Мерс, вы знаете, может случиться так, что мы потеряем корабль. Тогда мы не возьмем с собой ни одной книги. В этом случае вы и я будем единственными, кто их прочитал.

— Да, сэр.

— Когда вы прочитаете их все?

На этот вопрос я ответить не мог. Есть книги, которые мне следовало бы прочитать еще раз, а есть и такие, которые я засунул бы подальше, потому что знаю, как мрачно они заканчиваются. Между прочим, на «Эндьюрансе» достаточно людей, с которыми я бы сделал то же самое.

— Исходите из того, что у вас есть еще полгода, — говорит он.

Его взгляд дает мне понять, что он, кажется, в этом не сомневается. Я иду вместе с ним на палубу. В небе стоит полярное сияние, свет двух штормовых фонарей освещает полукруг расположенных по левому борту собачьих иглу. Там возятся Маклин и Хёрли — они кормят собак на ночь.

— Вы знаете, кто был этот человек в нише, — говорит Шеклтон, когда мы идем по палубе, — тот, который боялся, что остальные члены экспедиции на «Бельгике» хотят его убить?

— Да, сэр, это был Амундсен, сэр.

— Очень разумно, что вы не упомянули об этом. Спокойной ночи!