Ледяные небеса

Крин, напевая вполголоса, сидит у штурвала. Уорсли читает ряды чисел в морском справочнике. Винсент зашивает дыру на кливере. Трое несут вахту, трое отдыхают. Три спальных мешка заняты, три сохнут на ветру. Так продолжается смена за сменой, волна за волной, которые бьют в корму. Шлюпка забирается все выше по гребню волны, чтобы ринуться вниз в долину. Так угрожающе выглядят гигантские волны на первый взгляд, но нам они давно не внушают страх. Я протягиваю руку за борт шлюпки. Вокруг одни серые волны, серые, как книга о Дрейке. Он назвал их «волны мыса Горн», и они называются так же для Джона Винсента — без моего рассказа.

— Первым, кто сумел их преодолеть, стал Кук, который прошел там через двести лет после Дрейка. Полторы тысячи морских миль в северо-восточном направлении его «Эдвенчер» прошел за три недели. Штормы, с которыми пришлось столкнуться за это время, Кук назвал «впечатляющими». Кто знает язык Кука, понимает, что он имел в виду.

Уорсли смотрит поверх справочника.

— Впечатляющими, — говорит он. — Замечательно. А что сказал бы старый живодер о нашем замысле?

Выражение лица Винсента не меняется. Но во взгляде, который он переводит со шкипера на рулевого и обратно, читается полное непонимание. Что Крин и Уорсли задумали, что они находят в моих словесных изысках, остается для него загадкой. Он вытирает рукой лицо. Он не понимает, в чем дело.

Такая погода не может продолжаться долго. Всем нам ясно, что погода скоро поменяется. На четвертый день ветер меняется. Теперь он дует с юга и несет холодные шквалы, срывающие сонм ледяных брызг. Теперь под пронизывающим моросящим дождем достаточно долго находится только тот, кто, закутанный как мумия, должен сидеть у руля. По прошествии восьмидесяти минут двое, не лежашие в спальных мешках, стащат его вниз через лаз, после чего один из них вытрет его насухо, сделает ему массаж и кормит, а второй вылезет на палубу, проберется к румпелю и привяжется страховочным тросом, чтобы его не смыло за борт. Сутки складываются из восемнадцати вахт, то есть каждый должен отсидеть у румпеля три раза в день. Он должен удерживать «Кэрд» на курсе. Больше от него требовать не приходится. Ему нечего делать кроме того, чтобы всеми силами защищаться от ветра, который норовит сдуть его в море, и сражаться с волнами, без устали бьющими в перо руля, чтобы оторвать его от кормы.

Примерно на шестые сутки похолодало настолько, что дождь перешел в снег. Скоро он стал напоминать бесконечную стену высотой до неба. Целый день и целую ночь мы пробираемся вслепую сквозь непроницаемую белизну, оглушенные шелестом падающих в море снежных хлопьев, преследуемые страхом налететь на льдину или айсберг и лишенные возможности определить свое местонахождение и сделать замеры глубины. Из-за снегопада вахту наверху нужно нести вдвоем. Один вахтенный по-прежнему мерзнет у руля, второй, привязавшись канатом и ползая по летящему вперед судну, должен непрерывно сметать снег с «крыши», паруса и снастей, в то время как третий вахтенный внизу все время ему мешает: он выбрасывает снег из лаза и все время попадает либо в лицо второму, либо на только что освобожденный от снега участок. И едва сбросишь все это месиво в воду и, обхватив одной рукой мачту, распластаешься на «крыше», чтобы передохнуть несколько минут, как вся шлюпка и ты сам снова оказываешься под толстым слоем снега, который давит своим весом на нее, подвергая опасности жизни шести членов экипажа, от которых зависит жизнь еще двадцати двух человек на острове Элефант. Тогда у снеговика не остается времени, чтобы хотя бы бросить взгляд на человека у руля. Где он? Лаз представляет собой сугроб. Чей это рукав? Полдюжины раз меня заносило тут снегом. Так же часто я видел, как рулевой на корме тонул в снегу. И поскольку я знаю, что он ощущает, я ползу к нему как снеговик, проделываю дырку в снегу напротив его рта, чтобы он мог дышать, и облегченно вздыхаю, как будто сам сижу на его месте.