Ледниковый щит и люди на нем

"Этой ночью меня разбудил адский треск, словно крыша под тяжестью снега валилась на меня. Я мысленно попрощался с тобою, дорогая, и только ждал, когда эта масса обрушится и раздавит меня. Грохот, от которого все дрожало вокруг, перекатывался медленно, затихал, пока наконец не замолк совсем. Потолок не обрушился, стены остались невредимы. Чувство неодолимого ужаса прошло, когда я понял, что где-то вблизи лопнул, по-видимому, ледяной панцирь и появилась новая трещина. Но если она образовалась около самой моей палатки? Может, следующая расщелина разверзнется уже прямо под ней?"

Никогда раньше он не испытывал чувства одиночества. Только теперь, когда его одолевали воспоминания далекой юности, он стал ощущать его. Никогда прежде он не задумывался над этим. Всегда окруженный товарищами, он вел деятельную жизнь, смело шел ей навстречу. А сейчас не умел заполнить пустоту вокруг себя. Когда ему начало казаться, что "хуже быть уже не может", наступило вынужденное затворничество, заключение. "Заживо погребенный" - непрерывно звучало в ушах. Если бы Огастин прочитал эти слова в газете или книге, он счел бы их мелодраматичными.

Сначала он не хотел признать себя побежденным. Пытался бороться, прокопаться через белый покров наружу. От входа в туннель он вынужден был сразу же отказаться - в пургу его целиком завалило снегом, столь плотным, что его не брала лопата. Тогда он предпринял попытку пробиться через кровлю бокового иглу. За этот выход он бился долго и упорно. Наконец победил, пробил брешь и, не помня себя от счастья, выскочил наружу и зашатался как пьяный. Метель, словно огромная тяжесть, свалилась ему на плечи, ошеломила, прижала к земле, перехватила дыхание, придавила. И все-таки никогда еще завеса из миллиардов снежинок, поднятых вьюгой, не казалось ему столь желанной. Цепляясь за канат, покрытый толстым слоем изморози, он окунался в морозную белесую тьму, упиваясь свободой.

Эта победа была первой и последней. Продолжительная метель окончательно заточила и замуровала его. Запасы керосина, продуктов - все, что было необходимо для жизни, - остались снаружи.

"21 марта я был погребен под снегом. Должен жить теперь как крот, правда, не под землей, а под снегом. Найдут ли меня когда-либо?.. Увижу ли еще когда-нибудь дневной свет и блеск звезд, отраженный на льду? Вдохну ли еще когда-либо глоток свежего воздуха?

Стопа причиняет все больше страданий, одиночество, темнота и голод становятся невыносимыми. И подумать только, что я легкомысленно пренебрег замечаниями старика Фрейхена [14]. Перезимовав один на кромке материковых льдов Гренландии, он писал, что ни в коем случае нельзя оставлять в Арктике в одиночку человека на зиму, в условиях полярной ночи. Там, где двое кое-как справились бы с положением, один безусловно погибнет".

С трудом подавлял в себе чувство зависти при мысли об "Айсмитте". Всего в 500 километрах отсюда, на немецкой исследовательской станции, сейчас было наверняка светло, тепло и шумно. Профессор Вегенер, несомненно, оставил на пионерную зимовку подо льдом по меньшей мере двух наблюдателей. Это, наверное, его подающие большие надежды коллеги, доктора естественных наук Георги и Зорге. Они, должно быть, ни в чем не нуждаются и выручают друг друга в повседневной работе, совещаются, когда возникают какие-либо сомнения. Не испытывают ни голода, ни одиночества. Поддерживают радиосвязь со своей базой "Вест-пойнт" на западном побережье острова. Да, они, несомненно, справятся с положением, в их работе не будет никаких пробелов, никакого перерыва. И результаты их наблюдений станут единственными, которые получат ученые.

Эта мысль против воли наполняла его горечью.

* * *

Курто не знал, да и не мог знать, что на немецкой станции "Айсмитте" дело обстояло далеко не так, как он себе представлял. Вместо двух человек там непредвиденно зазимовали трое. И не в теплом, удобном домике, который они приготовили и о котором так много писала пресса во всем мире, а в глубокой, дышащей холодом пещере, наспех вырытой в ледяном панцире.

Закутанные до самых глаз во все имевшиеся у них теплые вещи, они ужасно мерзли в своем тесном помещении. Минус 15, минус 20, а порой и минус 25° по Цельсию. Окоченевшие пальцы ничего не могли удержать, варежки протирались и рвались, как и вся остальная тщательно чинимая одежда. Однако наблюдений они не прекращали и не пропускали ни одного из них, хотя силы их иссякали.

Без радио, без связи с миром, имея всего лишь треть предусмотренных запасов продовольствия и горючего. А порой и без света - надо было беречь керосин и свечи; без печки, с которой было бы хоть немного теплее в ледяной яме, и чаще всего без горячей пищи, которая немного согрела бы их. Бережно и скупо распределяли каждый сухарь ежедневного пайка, каждый кусок пеммикана, тщательно, с точностью чуть ли не до одного грамма, взвешивая их.