Ледниковый щит и люди на нем

Поднялся резкий ветер, небо очистилось от туч и прояснилось. Мороз усиливался. С невольной ненавистью Джино Уоткинс глядел на протянувшуюся до самого горизонта белоснежную равнину, сверкающую тысячами искорок, точно она впитала в себя весь блеск весеннего солнца. Он уже знал теперь, сколь обманчива эта равнина, знал, что достаточно одного неосторожного шага, чтобы провалиться в бездонную пропасть или неожиданно наткнуться на какой-нибудь пригорок, шагая по которому, увязнешь в сугробах пушистого снега; знал, сколь ненадежна вся эта гладь материкового льда. Да и как здесь, под столь легким и пушистым на вид, а на самом деле невероятно тяжелым покровом обнаружить станцию, хотя бы малейший след ее? Сколько пришлось претерпеть Огастину?

Он невольно вздрогнул, осознав, что думает теперь о друге в прошедшем времени, точно его уже нет в живых. Да разве могло быть иначе? В феврале пилот небольшого самолета, посланного в разведку с береговой базы, не обнаружил никаких следов "Айскап". Словно станцию поглотил лед. В марте спасательная экспедиция тщательно прочесала всю местность. И также вернулась ни с чем.

Однако Уоткинс не сдавался. Противопоставив упрямству природы упорство человека, он выжидал только подходящего времени, чтобы вновь отправиться на поиски. Решил любой ценой отыскать станцию, хотя и не знал, как это сделать [16].

* * *

Сквозь свист и треск из радиоприемника донесся наконец долгожданный сигнал - последняя надежда Уоткинса. Установив точное время, он мог рассчитать географические долготу и широту, определить точное местонахождение "Айскап" на этой безлюдной равнине. Он захватил с собой штурмана экспедиции. Оба рассчитали накануне, что находятся в трех с половиной километрах от станции. Налетевшая внезапно пурга задержала их почти на целые сутки. Точно приговора, ожидал он теперь результатов астрономических расчетов.

- Есть! - раздался взволнованный возглас. - Это здесь! Не дальше, чем в полукилометре направо должна находиться палатка.

Сердце Уоткинса сжалось от боли. Штурман не сказал: "Здесь должен находиться Ог". Значит, и он сомневается.

- Перекопаем, если потребуется, пядь за пядью, эти полкилометра, распорядился он.

Уже онемели руки, в которых он крепко держал лопату, неутомимо опуская и поднимая ее, когда на искрящейся в лучах солнца белой поверхности он разглядел наконец темную, еле заметную расщелину [17]. Бросившись к ней, он начал лихорадочно разбрасывать снег, разламывать лед, затвердевший вокруг основания вентиляционной трубы, вмонтированной в кровлю палатки.

- Ог! - кричал он изо всех сил, нагнувшись над замерзшим отверстием.

В ответ ни звука.

- Ог, Ог! - повторял он в отчаянии, прижимая ухо к отверстию. Дрожа от волнения, он весь превратился в слух, стараясь уловить в ледяной темноте какой-нибудь звук, шорох, движение.

- Жив! - закричал он вдруг, не помня себя от радости.

Под слоем грязи - заострившиеся черты лица, землистые щеки, покрытые всклокоченной растительностью. С трудом размыкаются опухшие веки. Свет больно режет глаза. Узкая струя свежего морозного воздуха обжигает лицо, забирается в спальный мешок.

Курто зажмурил глаза, пока наконец до него дошло, что его нашли, что он спасен. Но не радовался - он был не в состоянии радоваться. Впал в полную апатию. Слишком много раз переживал он радость спасения и горечь разочарования. Он жаждал лишь одного - покоя. Покоя любой ценой. И невольно ощутил неприязнь к тем, кто вырвал его из оцепенения, вынуждал к каким-то усилиям. Кем бы они ни были, он был к ним безразличен [18].

Прошло долгое время, прежде чем он вновь очнулся и понял, что все страдания теперь позади, что наступил конец одиночеству под многотонным слоем снега.

- Ог... Ог... - доносился, словно в тумане, сдавленный от волнения голос Уоткинса. Этот голос выводил из оцепенения, призывал к жизни. А когда он почувствовал на своем плече прикосновение крепкой, дружеской руки, его охватило чувство безудержной радости.

* * *

Давно известно, что тот, кто хоть раз поборол себя, свою собственную слабость в суровых условиях белого безмолвия, тот уже навсегда одержим Арктикой.

Огастин Курто не сдержал своей клятвы и вернулся в Арктику, хотя она и обрекла его тогда на ужасное одиночество, которое едва не погубило его. Но вернулся не один, а с девушкой, по которой тосковал, в преданности которой усомнился в момент отчаяния, с которой столько раз прощался в своей белой гробнице. И вместе с ней, несмотря на то, что ему ампутировали несколько пальцев обмороженной стопы, преодолевал горные вершины Гренландии. Стремление померяться силами с трудностями и одержать победу оказалось сильнее ужасных воспоминаний.