Ледобой

– Тут перетягивай. – Буркнул Тычку. Старик по обыкновению возник, будто из ниоткуда. Ровно из-под земли вынырнул. – Ну-кося, девка, в сторону сдай! – Щуплый Тычок уперся плечом Гарьке в бок, попытался отодвинуть. Не отодвинул, но Гарька, фыркнув, отошла сама. Впрочем, недалеко. Через плечо Тычку подглядывала. Неопределимых годов мужичок споро и ловко перетягивал рану. Не подглядеть лишний раз, – как саму себя обокрасть. Вот только балагур отчего-то скривился, перекосило всего, – того и гляди, молоко у ворожеи в горнице скиснет. Одна беда – видно из-за плеча плохо, ровно прячут оба что-то.

– Эк тебя, насильник, перекосило! – Гарька издевательски скривила губы. – Неужели кровь дурноту наводит? – Ох, и язву мы купили! – не отрываясь от раны, закачал головой Тычок. – Ох, за болячку отдали кровные деньги! – Мы? – Гарька уперла руки в боки. – Тебя, пострел, что поседеть успел, на торгу не видала! – А мне и не надо ходить! Я утречком, словами. Дескать, так и так, бери девку скромную, работящую, характером незлобивую. И вот на тебе! Кошку в мешке взял! Аж когти выпустила! Эх, надо было самому!

Безрод, усмехаясь, засыпа л под их перебранку, под легкими Тычковыми руками и Гарькиным низким бухтением.

А утром встал ни свет, ни заря. Еще сопел во сне Тычок, еще кряхтела на женской половине Гарька, а снаружи кто-то уже возился. Ворожея, наверное, больше некому. Вот ведь не спится. Пошатываясь, Безрод вышел на крыльцо. В глубине двора, в серой полутьме рождались мерные глухие удары, – наверное, топора по дровине, а может быть, долота по тесу. Безрод сошел с крыльца, ступил босиком на холодную землю, и, разбивая на лужицах молодой ледок, зашагал к дровнице.

– Чего подскочил? В тепле не спится?

– Дай топор, что ли. У меня всяко ловчее выйдет. – Безрод потянулся за топором. Ворожея усмехнулась и выпустила колун из рук.

– Гляди, перекосит работу на левую сторону. Ведь в левом боку рана?

– В левом, – поморщился Безрод. Давно хотел спросить, как звать хозяйку, да все недосуг было.

– Звать-то как? А то все «бабка», да «бабка».– Когда-то Ясной звали.

Показалось, или ворожея и впрямь улыбнулась? Тепло, без всякой задней мысли, просто оттого, что вспомнила многоцветное, вкусное, молочное детство.

– Сам-то кто?

– А никто, – усмехнулся Безрод. – Две руки, две ноги, хожу по свету. Живу, дышу…

– И баба твоя жить будет. – Ворожея кивнула на избу. – Где ж ее так, сердешную?

– В драку полезла. Порубили.

– А сам что? Не сберег? Все по драчным избам ножом машешь?

– Машу вот.

– Вижу. Дурень! Уже сединой виски подернуло, а ума все нет!

– Да где ж его взять, если мамка не дала? – Потихоньку, не напрягая бок, Безрод покалывал дрова. Благо береза тонкая пошла.

– У отца возьми.

– Дай отца, – возьму.

– Выходит, безрод?

Сивый усмехнулся. Ровно в воду бабка глядит. А может быть, и впрямь глядит. Ворожцам все прозрачно, все видно, – хоть небо, хоть вода.

– А ну, глянь-ка на меня! – Ясна отчего-то сощурилась, подошла близко, едва не под самый топор, и остро зыркнула исподлобья на Безрода.

Сивый остановил топор на замахе, над самой головой ворожеи, нахмурился и медленно убрал колун. Старуха шагнула под топор, даже глазом не моргнув, будто знала, что все обойдется.

– В глаза мне гляди, парень, в глаза! – Ясна будто искала что-то в Безроде. Смотрела пристально, не отводя взгляда, и вдруг подбородок хозяйки мелко-мелко задрожал, будто хотела что-то сказать, да горло пережало. Глядел Сивый спокойно, дышал ровнехонько, но чем дольше смотрела Ясна в синие глаза, тем сильнее расходилась душа. Как с цепи сорвалась, на дыбы поднялась. Зазнобило, словно упала в студеное море. Холодные, спокойные глаза…