Ледобой

Дружный крик улетел в море, шапки полетели вверх, и во всеобщем реве звенел тонкий голосок Тычка. Безрод поднял глаза и увидел ту девицу, что хотела приютить, за ранами ухаживать. Она стояла в толпе, и синие глаза счастливо блестели. Ее обнимал боярин Чаян, теплее укутывал. Те же носы, только Чаянов бит-перебит, те же синие глаза, только боярские мечной сизью отливают. Соломенные брови красавицы, изогнулись над ресницами, будто луки, губы пунцовели, морозный румянец горел на щеках, ровно снегириные грудки. Безрод и Чаяновна встретились глазами, короткое мгновение гляделись, и боярышня отвернулась. Сивый только ухмыльнулся.

Глава 9 Каждому свое

Отвада запретил править торжества, пока не встанет последний раненый. Но очень скоро он поднимется, и город закатит пир горой. Вынесут из подвалов заветные бочата, забьют скотину, напекут пирогов, и небесам станет жарко, когда победители запоют и запляшут. Чужак чужаком слонялся Безрод по городу. От всей дружины осталось девятнадцать бойцов, Стюжень ворожец не в счет. Хорошо воинство! Сивый слонялся по улицам, сидел на заднем дворе и лишь ратными забавами не пренебрегал. Часто поднимался на свои ладьи, мерил шагами от носа до кормы и думал о своем. Как понесут корабли по морю к неведомому счастью, пусть только птица удачи хвостом махнет, пусть только блеснет золотым пером! Ничего не оставлял он в этом городе, а забирал многое. Забирал злую память, забирал страшную боль, людскую ненависть и… честь вести дружинных на смерть. Дорогого стоит.

— Останься. Сыном тебя считаю. Уйдешь — снова осиротею, — глухо бубнил Отвада.

Князь глядел на Безрода и наглядеться не мог. Даже время начал назад считать. Может быть, тридцать с лишком лет назад собственная жена разродилась мальчишкой, и что-то плохое сталось? В те годы как раз и ходил походами на полдень. Мог и не узнать. И теперь вызнай правду у покойницы, что стряслось, как сын пропал? Даже девок теремных от той поры не осталось, одна Говоруня зажилась на этом свете, да что толку от старой? Совсем из ума выжила.

— Какой из меня сын? — глухо обронил Безрод. — Мрачен, холоден, лицом страшен. Ни любви от меня, ни тепла, ни ласки.

— То моя печаль, — уговаривал за вечерней трапезой Отвада. — Стоит посмотреть на тебя, так снова себя отцом чувствую.

Безрод мрачно смотрел на князя. Занеможет душой, ослабеет, долго ли Темного ждать? Ничего не сказал, только молча зыркнул из-под бровей по сторонам. На бояр, на воевод, на дорогих гостей.

Как-то утром, впервые после сечи, Безрод вывел Стюженя во двор. Едва дружинные заметили старого ворожца, будто летняя гроза прогремела — заорали так, что весь терем на уши встал. Раньше никто не видел старика в битве, и теперь люди не знали, кого в Стюжене больше: воя, который и теперь не всякому по зубам, или ворожца, которому мало что на свете не по силам.

Оба сели на заднем дворе и обратили взоры на море. Хмурое и серое оно сурово катило волны на берег.

— Почему одинцом по свету маешься, ровно перекати поле, почему от своего угла бежишь?

Сивый разгреб снег, нашел жухлую травинку, сунул в зубы.

— Какой с дурака спрос?

— Ох, темнишь Сивый!

— И то верно! Темного сломал, а и сам будто Темный. Иной прозрачен, ровно лед на реке, нутро видно до печенок, и жизнь кругом такая же — ясная и понятная. А у меня все не как у людей.

— Лучше поздно, чем никогда.

— Боятся меня бабы, словно проруби — сунут ногу в водуяснее ясного и назад. Одна чуть рассудка не лишилась. Месяц только и продержалась.

— Бил?

— Пальцем не трогал. А только душило ее что-то. Чахла, будто от хвори, в глаза смотреть перестала, дичиться начала. Сложно все, старик.

— В глаза, говоришь, не глядела?

— Боялась. Говорила, пусто там и холодно, ни конца, ни края, заглядишься — памяти лишишься. Пропадешь, сгинешь, вымерзнешь… Как посмотрит на меня — у самой глаза столбенеют.

— Бобыли мы с тобой. Я старый, ты молодой. И что теперь?

— Ничего. Одно понял — не всякая со мной выдержит. А где искать ее, как понять, что это она — не знаю. Ищи свищи. Вот настанет весна, уйду за море. Еще осенью хотел, да не успел.

— Тебя здесь многие вспоминать будут.

— Да уж! — Безрод криво усмехнулся. — Поди, лежит еще в кустах у Вороньей Головы тот мешочек с галькой.

Сидели на бревне старик и молодец и глядели на губу, один прожил тяжелую жизнь, второй и до середины не добрался.

— Отвада зовет остаться. Сыном называет.

— Ну и оставайся!

Безрод покачал головой. Нет.

— Значит, жди беды. — Стюжень тряхнул головой. — Погиб Расшибец — Отвада приютил Темного. Уйдешь ты, придет еще один злой дух.

Сивый молчал. Только кивал.