Ледобой-3. Зов

— Полегче, медведь! Пережмешь малость, и вон из меня брага, из самого неожиданного места! От сраму убежать не успею, а до нужника не добегу.

— Всё, спать! — Стюжень облапил обоих воевод за плечи. — Дел ещё куча и маленькая горка.

* * *

Косоворот кругами ходил, заложив руки за спину, Смекал грыз яблоко, Лукомор непонимающе поглядывал на обоих, Кукиш фыркал и плевался, остальные шушукались.

— Обвёл вас князь вокруг пальца! Как малых детей обвёл! Бросил косточку, ровно собакам, а вы и повелись! Да вас теперь одного за другим можно на плаху определять! Теперь всякий на Боянщине знает, что вы заговорщики и придурки! Одного не пойму, зачем так сложно? Можно было просто на лбу написать: «Я тупица, подлый изменник и заговорщик!» Ну проще же? А, Косоворот?

Здоровяк прервал свой широкий размашистый шаг, бросился назад, сгрёб Кукишевы одёжки в кулаки и вздёрнул того на вес.

— Ещё слово и окажешься самым тупым умником на всём белом свете, единственно из-за того, что не сумел держать язык за зубами и оттого лишился всей головы! Всей головы! Я понятно говорю? Оторву голыми руками, к Злобогу!

Косоворот не стал себя сдерживать, ревел так, что у Кукиша остатние волосёнки дыбом встали. Если бы мог, пройдоха даже из верховки выпрыгнул бы. Впрочем… мгновение-другое Кукиш испуганно сверкал белками глаза, а потом из самого полезло, и были бы у Косоворота волосы, как знать, не встали бы дыбком. Остальные тоже опешили. Нет, знали, конечно, что Кукиш на глотку тоже не последний на Боянщине, но так причесать горластого и бритого наголо Косоворота…

— Рот прикрой, бычара, глотку простудишь! Верёвочка свивается, конец приближается, оставалось Зарянку да княжат к рукам прибрать, и на тебе! Упорхнула птичка из силка! Слышишь, бык, упорхнула! Мать твою, зверинец какой-то! Птички, быки… Только что Чарзарова шлюшка уехала, что сказала, помнишь? В лепёшку расшибитесь, но Отвада должен стать ручным и потерять волю! Волю! Времени осталось всего ничего! А ты, наверное, на титьки её таращился, да мимо ушей всё пропустил…

На какое-то время в Косоворотовом тереме, в едальной палате повисла такая тишина, будто все звуки просто выдуло к такой-то матери, а потом звуки вернулись, и первым стал громогласный гогот хозяина. Здоровяк ржал так, что ему пришлось выпустить Кукиша и упереться ладонями в колени, иначе рухнул бы со слабых ног на пол.

— Титьки… у неё… на загляденье. Ей-ей, поставил бы рачком и отжа… — и повернувшись к старшему сыну, здоровенному лбу, лишь самую малость уже отца, бросил строго: — Не вздумай матери сболтнуть!

Тишину безжалостно добивали всем скопом. Гоготали все, даже Кукиш. Вроде никто не принуждает, но как будто в голые ребра кто-то птичьим пером щекочет. Ага, в уши льётся, и рёбра изнутри щекочет. Смех, он такой. А Смекал оказался тот ещё остряк:

— Зве… зверинец! Птички, быки, раки…

Кто-то уронил чарку, и она звонко раскололась. Прощай тишина, ты была, но тебя было мало…

* * *

— Как, как? Что ты сказал?

Уже сидели за столом и как один повытягивались — повернулись кто вправо, кто влево. Только остряк Смекал сидел ровно. А чего вертеться, кого высматривать, это тебя ищут глазами.

— Я сказал, что знаю, как обстряпать дельце и обернуть к нашей пользе.

— Болтай, болтай, да меру знай! Тоже не дураками сидим, а ничего не придумали пока.

— Вот-вот наш зверинец пополнится ещё одной животинкой, — ехидно процедил Смекал. — Бараном. Блеет, блеет, а говорить не умеет.

— Ополоумел? — Долгоус вскочил с места. — Ты язык-то стреножь! До сих пор сотенку мне торчишь! А сотня мешков зерна, это тебе не пыль на дороге! Сначала отдай, потом рот разевай!

— Если дело выгорит, я тебе ничего не должен, ага? — хитрец нагло уставился на Длинноуса и холодно улыбнулся.

Вроде Кукиша дело дули выставлять, ан нет, Длинноус на такое не согласился. Такую свистульку из пальцев сложил, сгори Кукиш со стыда со своей недомеркой: торчит большой Длинноусов палец между указательным и средним, косточку от сливы можно вдоль положить и не упадёт, не то что Кукишев недомерок — полноготка торчит, яблочное зернышко едва удержится, и то, если ветра не будет.

— Сядь! Сядь, сказал!

Долгоус перечить Косовороту в его же доме не стал, бурча, сел, но и сев, молча показал Смекалу указательный палец: «Сотню мешков должен! Сотню!» И лицо сделал. Тот лишь презрительно отвернулся.

— Так что ты там придумал?

— Князь волком на нас глядит, врагами считает, едва сдерживается, чтобы не порубить секирой на колоде. Вон Зарянку с княжатами спрятал. Боится.

— Ну… он не так уж неправ, — гоготнул Кукиш.

— А если сделаем так, что Отвада убедится — никакие мы не враги, ничего худого не умысливаем, а то, за что он дрожит пуще жизни, на золотом блюде ему же обратно и поднесём?