Ледобой-3. Зов

— Не распинайся. Вижу, не врёшь. А не тяжко было? Путь ведь не близкий.

— Мы ему многим обязаны. Если бы не он и могучий ворожец по имени Стюжень, наш городок уже изошёл бы моровым зловонием. Ладно, что сам жив, а в седле и потрястись можно.

Когда перед Костяком, ворожцом из длиноусовcких краёв, встала здоровенная грудастая баба, а с нею углекоп и какой-то мальчишка, он было недоверчиво сощурился, но эти трое вралями не были — внутри Костяка аж зазвенело, ровно в колокол ударили: Безрод, Безрод…

— Видоки?

— Ага. Мы летом встречались. Уж как Безрод нашего старейшину разок на место поставил, так до сих пор дурень ходит, на тень косится, на воду дует. А был бы душегубом, как тут болтают придурочные, только помог бы тем троим.

— Были ещё трое?

— Ну да, были, — баба, скривилась, махнула куда-то за спину. — Они тоже хорошо знали Безрода. Правда недолго.

— А что так?

— Да прирезал он их. Чтобы сплетни не носили. Да и отрока могли прибить. Как я поняла, Сивый такого не терпит.

Костяк усмехнулся. Тут грудастая попала в точку. А насколько не терпит можно рассказывать днями, а ещё лучше свести к Длинноусу, что замер на рубеже между мирами, лежит зелёный, молчит и только дышит с закрытыми глазами — пусть благодарит ворожцов, если сможет.

— В списке. Встать есть где?

— Есть, — углекоп, всё это время молчавший, беспечно махнул ручищей. — Брат у меня тут. И между прочим, я с Безродом всю прошлую осаду тут просидел и с оттнирами рубился за мостом. Ты запиши где-нибудь, ворожец — не душегуб Сивый.

— И я тут был в ту войну, — отрок впился руками в стол, аж костяшки побелели. — Безрод меня два раза спас: в осаду от стрелы, а летом — от этих, которые враки по деревням возили. Я — Пламенёк.

Костяк смотрел этим людям в глаза и кусал губы. Нет, что-то не то творится, что-то иное сломалось, не Безрод. Вон у Пламенька глаза горят юношеским задором, скажи кто-нибудь, что Сивый убийца и мерзавец, того и гляди в рожу вцепится. За подлеца и выжигу так встанут? Нет, оно в жизни по-разному бывает, может и встанут один-двое, но чтобы из млечей калеки приезжали говорить в пользу Сивого? Мальчишку нужно будет подержать отдельно от остальных видоков, этот не вынесет лживых обвинений и устроит свару прямо на суде. Да, подальше. Костяк сделал пометку в свитке и встал, потягиваясь. Нет, сидеть и писать иногда бывает нужно, но уж больно много приходится летописать в эти дни. Приехали такие-то… сказали то-то… а было всё так…

Грудастая, уже было вышедшая за дверь, неожиданно оглянулась — там, в избе, видимое краем глаза, сделалось вдруг очень интересным — и оторопело замерла с раскрытым ртом.

— Слушай, ворожец, — Костяк не ожидал и повернулся резко, будто враг напал со спины. А это не враг, а давешняя баба: вроде здоровенная, а ходит тихо, ровно кошка. — Я тут спросить хотела.

Костяк, высоченный и сухой, глядел на неё сверху вниз, а поросятница, ещё пару мгновений назад такая бойкая, вдруг растерялась, затеребила концы платка и задышала.

— Эй, Ладка, идёшь? — через порог заглянул углекоп.

— Ага, я скоро.

— Если что, конец каменотёсов, спросишь Прожила. Так заночуем.

— Так чего хотела?

Грудастая шумно отдышалась, будто прыгать ей с высоты в море, концы платка так стянула, что затрещала расписная тканина.

— Вот ты высокий… я вот узнать хотела… нет, не могу так, ухо дай.

Ворожец, недоумевая, пригнулся, выслушал.

— Ты в своём уме? Тебе-то какое дело?

— Ну-у… ты ворожец, должен людям помогать.

— Это вообще ни в какие ворота!

— Так и я про ворота! Ты пойми, он тоже высокий, а вдруг не сладится у нас? А вдруг не выдержу? У меня своих двое! Я им здоровая нужна.

Смотрит с такой надеждой, что и выматерить совестно. Боги, боги, где вы таких высаживаете, где такие вырастают?

— Тебя ждут.

— А если…

— Ладка, иди уже. Сообразите как-нибудь.

— Он вроде тебя, тоже высокий и тощ…

— Дура! Через одеялко вчетверо!

Грудастую ровно ветром вынесло, а Костяк, едва остался один, разоржался чисто конь. Достал бражки, налил в чарку, примостился на лавке у стены. Всё удобно в доме у старого Урача.

— Безрод, Безрод, не знаю, виновен ты или нет, но видоки за тебя самые отчаянные.

* * *

— И постарайся без слёз, — у самой двери в Безродову «темницу» Стюжень шутливо погрозил Верне пальцем.

— Что такое слёзы? — усмехнулась она. — Знать не знаю.

— Вот и ладненько, — старик держал Снежка, малыш необыкновенно серьезно смотрел на верховного, и в какое-то мгновение старик вдруг слегка поморщился. — А знаешь, Вернушка, меня, кажется, поколачивает маленько. Ровно холоднющую рубаху нацепил.

— С ними всё непросто.

Жарик ходил вдоль стен теремного перехода на втором уровне и, высунув язык от восхищения, таращился на росписи. Диковинные красные цветы выросли на стенах, в длиннющем прыжке носились меж цветов синие волки, а на своде, в самой серёдке в окружении зелёных листьев и ярко-жёлтых цветов парила птица-жар. Крылья распростёрла и глядела куда-то за море.

— Жаркий, — позвала Верна перед самой дверью.