Ледобой-3. Зов

Боян зловеще улыбнулся, кивнул и что-то зашептал. Ровно всамделишным пологом ветер лениво завесил оттниров туманом — уже не тот ураган, что разбил больше десятка кораблей, а сонный гуляка, что на ногах стоит едва-едва после пьяной драки. Моряй огляделся. Слава богам, все живы, трое-четверо стоять не могут, пятеро за рёбра держатся, сам — шестой, остальные вроде ничего. Подошёл к парусу, внимательно оглядел. В углу странную нашивку обнаружил, отодрав которую с помощью ножа, долго смотрел, качая головой — под заплатой пятнел знак, сделанный углем с каким-то странным багровым отливом: стрелка остриём вниз. А на нижнюю грань птичья косточка нашита.

— Что нашёл? — Дыродел, отряхивась, прохромал к мачте, встал рядом.

— А мрак его знает, — угрюмо буркнул Моряй, кивая на стрелку. — Придём домой у Стюженя спрошу. Одного только не пойму — когда вражина успел поработать?

— Думаешь в этом дело? — купец бородой показал на стрелку.

— А то! Уверен, если поищем на других ладьях, найдём такие же! Эй, Кабан, как слышно? Все живы? Это хорошо. Подойди к парусу…

* * *

Для судилища выбрались на берег Озорницы. Что? Город должен продолжать работать? Работать, пока Сивого будут чехвостить за его мерзкие дела? Спокойно резать кожи, стучать молотом по раскалённной заготовке, вертеть гончарный круг пока будут судить того, кого считаешь величайшим ублюдком-храбрейшим воем во все времена? Нет уж дудки! Дудки, кстати, были — начало судилища возвестили тремя здоровенными охотничьими рогами. Для князя и бояр сколотили помостки, чтобы глядели на подсудимца сверху вниз. А пусть, поганец, бороду вверх задирает! Так ему! Не ровня. Знай, грязь подножная, своё место.

— Ишь чего удумали, — шептались в толпе, — судить его на том самом месте, где оттниров перемогли!

— Князь даёт понять, дескать, неприкасаемых нет?

— Да как же так-то? Или не вместе мы плечом к плечу полуночников разбили? Вот прямо тут?

— Хорошо хоть на плёс догадались не соваться! С плёсу Сивый побеждённым ни разу не ушёл!

Даже если бы закрыли ворота и разнесли по брёвнышку мосток, в городе никого не удержали бы, да что в городе — из окрестных сёл подошли. Те, что поухватистее да поумнее — ещё затемно, остальным только и осталось на заре уткнуться в самый хвост толпы да толкаться на дальних подступах и слушать соседей. Безрода на судилище вывели первым. Ещё затемно. Раньше всех. Даже до того, как для городских открыли ворота. Пусть ждёт своих судей. Не берестяной, не развалится. И уж таким хитрым образом всё устроилось, что никого из «стариков»-дружинных при нём в охранении не оказалось: одни только боярские да юнцы желторотые. Вот подтягиваются к месту судилища самые продуманные рукоделы и купцы ещё затемно, места занять поближе, а там заря ночную темень помалу размывает, и проступает из сумерек клетка из соснового тёса толщиной с голень. А клетка чёрная, смолой вымазана, а дневной свет осторожно снимает ночной мрак слой за слоем, будто грязь мокрой тряпицей, а в клетке лежит кто-то руки под голову, и до того, подлец, невозмутим, аж страже неловко сделалось. Вот кольнуть бы сволочь копьём в бок, ровно медведя, чтобы на ноги вздёрнулся на потеху толпе. Только нельзя. Запретили трогать. Ну разве что острым языком в него «швырнуть».

— Гля, опять без пояса! Рубаха болтается.

— Ага, только в те разы красная была.

— Тьфу, аж смотреть больно. Будто на безрукого глядишь.

— А не сбежит?

— Дурья твоя башка! Захотел бы сбежать — никто не удержал бы. Понимать надо, глухомань! Не абы кто! Злобожий сынок!

— Ага, такое провернуть — это тебе не чихнуть в пыльном сарае!

— Слыхал, опять беда приключилась? Говорят, на полуночи оттниры высадились!

— А я слыхал на полудне хизанцы озоруют!

— Вот не сойти мне с этого места, сам видел, как Перегуж дружину увёл. Да всё намётом, скорее-скорее!

И только в самую последнюю очередь, с первыми лучами солнца на свои места потянулись бояре и князья, как водится верхами. Каждому своё — этот сидит в клетке, без пояса, глядит снизу вверх, по мосту верховые наземь сходят, глядят сверху вниз, рассаживаются, будто на пиру, правая рука, левая рука, подальше-поближе, погуще-пожиже. По-хорошему на цепь нужно бы посадить пса шелудивого, только не дастся просто так, без суда убивать придётся. Когда с моста съехал Косоворот, его ухмылку можно было в горшок собирать — течёт по губам тяжёлая, тягучая, едкая, глаза люду жжёт, смотреть долго невозможно, отворачиваешься… Кукиш, проезжая мимо клетки, просто утробно оскалился и плюнул… Головач бросил в Безрода огрызок яблока, не попал… Лукомор высморкался да пальцы в сторону Сивого вытряхнул… Смекал самодовольно бросил: «Падаль!»

Отвада ехал, по сторонам не глядел, в сторону подсудимца даже головы не отвернул, а когда с клеткой поравнялся, всё, кто был на поляне, замерли. Что-то будет? Плюнет? Скажет что-то? Но князь проехал, ровно придорожную берёзу миновал, каких кругом сотни сотен. Спешился, степенно прошёл на своё место.