Ледобой-3. Зов

Двигались уступом, каждая сзадиидущая ладья била девственно-ровную синюю целину чуть правее, и гребцы, пока взбалтывали море, удивлённо переглядывались: это тебе не в волну идти, хотя бы даже небольшую. Ладья идёт гладенько, быстро, качки нет совсем, корабли вспарывают недвижимое зерцало, как нож тканину, только вода журчит. Моряй поглядывал на восток и кусал ус. Чёрточка на дальнокрае, что виделась как гусеница лишь самую малость жирнее неуловимой полосы схождения воды и неба, стала видна отчётливо, и значить это могло только одно — что-то приближается, а ещё это неожиданное знание тащило за собой громадный вопросище, даже больше чем ладья: как гусеница двигается быстрее корабля на гребном ходу? Ветра ведь нет. На полудне по-прежнему «дымило», дымка завесила дальнокрай и показывать его не хотела никак. Там, прямо по носу море постепенно отдавало свой цвет, бледнело, делалось сероватым и терялось, ровно всамделишный туман укрыл. Если поднести ладонь к глазам, рука аккурат закроет туманное пятно, а справа и слева от ладони во вселенскую ширь всё так же будет струиться из тумана нить дальнокрая. Только… кажется и серое туманное пятно движется. Неужели и дымка отползает на полдень? Хорошо хоть запад обошёлся без неожиданных подарочков: полночь куда-то спрятала ветер, с востока ползёт неожиданно проворная гусеница, на полудне странное серое облако скрыло дальнокрай. И дом в той стороне — стоит и ждёт где-то там, за туманом.

Дыродел на корме что-то углядел на востоке, хмуро показал на гусеницу Моряю. Тот молча кивнул. Ага, это. Купец со значением опустил взгляд на меч, до середины вытащил клинок, поднял вопросительно брови. Ага? Может быть, кивнул Моряй. Пока идём прежним ходом и ждём.

Гусеница наползала удивительно быстро, впрочем не быстрее того, как боянский ладейный поезд подходил к туманной завесе, но удивительнее прочих чудес вышло бы то, окажись жирная чёрточка каким-нибудь морским змеем, а не цепочкой ладей под белыми парусами с чёрным кругом посередине.

— Наддай, братва! — рявкнул Моряй, едва гусеница подошла настолько близко, что распалась на отдельные точки, из которых вскорости время выточило полуночные граппры. Их, почитай, получилось вдвое больше.

— Твою мать, — Дыродел, не веря глазам и не отводя взгляда, таращился на восток, да и Злобог бы с ними, с чужими граппрами — впервой что ли — но, мрак тебе в оба глаза, откуда у них ветер?

— Паруса надуты, море сизое, волна толкается в борта, — Моряй потрясённо смотрел на полуночников. — В меха ветер заточили, а теперь выпустили?

Боянские ладьи отчаянно резали зерцальную гладь, и всей ряби вокруг было только от самих ладей за кормой да от капель с вёсел, что разлетались по сторонам. Оттнирские же граппры по самые борта закопались в попутных волнах, а простая рябь против волн — это всё равно как глиняный медведь-свистулька около всамделишной зверюги, и вот вышел ты против косолапого, только у тебя даже свистульки нет. Две морские лужи разлились в нескольких перестрелах друг от друга: одна, ровно скаковой жеребец несётся на другую, вот-вот сольются, ветер оттнирам паруса мало не рвёт, волны гонит вслед за граппрами, но будто есть невидимая межа, перелететь через которую он не может.

— Раз, два, раз, два, — убыстрил биение вёсел Моряй. Должны, должны заскочить в туманную дымку впереди, и только одна есть надежда — сгусток тумана окажется достаточно велик чтобы спрятаться. — Братва, наддай!

Дымка висит недвижима прямо перед носом, глядишь на неё и голова кружится — ни клубов тебе, ни завитков, завеса не течёт, не дышит, просто висит в воздухе, будто нарисованная. Головная ладья первой нырнула в туман, и вихрь клубковатой серой пелены стал первой, привычной глазу обыденностью, которой вокруг должны быть рассыпаны многие тысячи, а вот почему-то нет. А то, что влетев шальным ладейным намётом в туман, ты дыхание задерживаешь от боязни засосать носом что-то плотное, ровно кисель, это обыденность? Моряй счёт или два не дышал вовсе, туман вышел настолько «творожным», что казалось носом затянешь что-то густое, как простокваша. От носа до кормы всего ничего, но кормчего просто не видно. Не вид-но!

— Раз-два! — дал счёт и не узнал собственный голос — глух, невзрачен и плосок, будто недосоленное жаркое.

И шелест волн будто пригасили: не видел бы гребцов, на слух подумал бы что гребут в осьмушку силы. Так ведь нет, упахиваются до звёздочек перед глазами. Ага, пошла, пошла привычная обыденность — паруса, ровно заступы, перепахивают серый туман, вон клубы заворачиваются да отваливаются на сторону, точно пласты земли на пахотном поле.

— Кабан, голос дай! — крикнул Моряй вожатому второй ладьи.

— Туточки! — прилетело из тумана, — Вот ведь вляпались! Идти недалеко да влезли в молоко!

— Передай на шестую — пусть назад косятся, как раздёрнет ветром туман — изготовиться к бою. Всем надеть брони!

Улетело по цепочке со второй ладьи на третью и так далее. Облачались к бою по очереди: носовая половина ладей гребёт, кормовая в кольчуги да панцири влезает, потом наоборот.