Ледобой. Круг

– А что теперь, Безродушка? – Старик повеселел, помирать раздумал, устроил Серогривку выволочку за обжорство – пес равно охотно поглощал мясо и кашу. Таскал даже из плошки Сивого. Тот, впрочем, лишь усмехался. – Ты вот молчишь, а подлец который день жрет за себя и за того парня! Тот парень – ты.

– Пусть ест.

– А ведь силы тебе ох как понадобятся! Душегубов еще семеро, тьфу, восьмеро! Как против них драться, если каши мало ешь? Меч в руках не удержишь?

Безрод какое-то время молча смотрел на болтуна, потом точно гром грянул с ясного неба:

– Я не выйду на поединок.

До старика не сразу дошло, а когда сказанное улеглось в душе, руки опустились и все посыпалось наземь: глиняные плошки, ложки, мешок с крупой.

– Как не выйдешь?

– Ногами. – Сивый не отводил глаз, и к Тычку вернулось уже было забытое чувство, будто скребут клинком по клинку, волосы встают дыбом и на спине полно разбежавшихся мурашек. Тут, в стране горячих ключей и поддонного жара, баламута передернуло, ровно от дуновения студеного полуночного ветра. Так Безрод не гляделся с прошлого лета, и жутковато делается от того, что существо, уже почти домашнее, обнаруживает в оскале вершковые зубищи.

Старик, ожидавший чего угодно, только не ржавчины на великолепном клинке, плесени на свежатине, тины в родниковом ключе, аж попятился. Как не выйдет?!

– Завтра выступаем.

– Куда?

– Далеко. Рот прикрой…

С Безродом никогда по-настоящему не угадаешь. Вроде ранен серьезнее некуда, глядишь – на следующий день стоит прямо, не морщится и меч держит крепче крепкого. Увидела, как уходите поля еле живой и ноги передвигает, будто столетний дед, – махни рукой и забудь. Вполне можно утром проснуться и обнаружить его сидящим на валежине как в ни в чем не бывало. И все же в глубине души что-то саднило – на этот раз все окажется по-другому.

Двух лет не прошло, как сгорел отчий дом, но как будто успела состариться, почернеть, сгорбиться, и весь многоцветный мир сделался черно-бел. Еще звенят в памяти песни, которые пела с подругами, еще стоит перед глазами лицо, что озорно глядело с зерцала, но пришла новая Верна, злая, мрачная, прочертила на земле межу и отогнала давешнюю веселушку прочь. Не хочется петь и веселиться, не хочется думать и смеяться, а хочется только спать, будто устала от всего на свете – даже хлопать глазами и дышать. Иногда хохотушка перескакивает межу, куролесит на половине злой бабищи и разбрасывает повсюду яркие тряпки; но просыпается тетка Верна и гонит прочь, бездумно смотрит на красивые одежды и молчит. Душа не ворочается.

– Злая ведьма прибежала, вечный снег наколдовала, бабайка, бабайка, весну отдавай-ка! – на своей половине, в цветущем прошлом кривлялась хохотливая Верна, строя рожи тетке с потухшими глазами.

«Бабайка» всякий раз молча уходила к себе, за межой сбрасывала мрачный покров, что укутывал с головы до пят, и на теле обнаруживались каменные жерновцы, подвешенные на веревочках: шея, руки, ноги. День прошел – камешек подвесил. Даже на веках тяжесть – не открывать бы глаза вовсе. Исхитрись, попрыгай с такими погремушками, спляши, посмейся…

Тоскливо глядела на Понизинку и молча ждала. Вот-вот появится Безрод, усмехнется и доведет все до конца – телохранителей изведет, а чудо-невесту изрубит в куски. Есть на свете счастливая жизнь, и есть Верна; есть люди, и есть Верна; есть путевые бабы, и есть Верна.

Наверное, Сивый ранен. Конечно же ранен! Белопер и Балестр не из теста слеплены, едва на ремни не распустили. Просто чудо, что на своих ногах ушел. Безроду нужно отлежаться. Разумеется, нужно отлежаться перед следующим поединком. Только выздоравливай, только поднимись на ноги, умоляю! Заклинаю, излечивайся!

День проходил за днем, Сивый не появлялся. На девятый день от смерти Гарьки Верна почувствовала на себе взгляд, ровно кто-то смотрит из ниоткуда и что-то говорит. Да вот беда, не видно, кто смотрит, не слышно, что говорит. Ощущение взгляда едва уловимо, голос едва слышен, а к закату наваждение и вовсе исчезло. Догадайся. Семеро, как один, повернулись в сторону деревни. Верна молча уставилась на Змеелова.

– Он там. – Телохранитель показал в сторону Понизинки. – Выжил.

– Подождем еще.