Ледобой. Круг

Близко к полудню Ясна будто очнулась, повела кругом мокрыми глазами, схватилась за сердце. Стюжень поглядел-поглядел, что-то шепнул Гюсту, и оттнир в обход заставы унесся к пристани. Какое-то время не было, наконец прибежал с кувшином крепкого питья. Ворожец первым делом протянул брагу ворожее:

– Приложись, да покрепче. Себя не жалей.

– Знобит. Будто льдом набита по самое горло, – глотнула, снизу вверх посмотрела на Стюженя. – Плохо ему, что-то случилось.

– Куда уж хуже – на Ту Сторону давно полез, – буркнул под нос ворожец и уже громко: – Глотай, не жалей.

– Спаиваешь, старый!

– До заката еще долго, от волнений просто не доживешь. Душу отпустишь раньше поединщиков.

Ясна молча покачала головой, зажмурилась и припала к кувшину. Остановилась перевести дыхание и жадно глотала воздух. Едва наземь не рухнула, рядом со спящим Тычком.

– Пей. – Стюжень протянул брагу Верне.

– А если…

– Пей!

Спорить не стала. Одного хотела – уснуть и проснуться, когда все будет кончено. Пусть бы Сивый остался жив, пусть даже Черный Всадник забросит пьяную поперек седла да увезет – только бы поскорее все закончилось. Невыносимо сидеть на одном месте, ждать и безостановочно гонять от себя жуткие видения. Кровь, раны, крики, меч, полосующий Безрода… Ему не выжить, не выжить…

– Мало, еще пей.

Послушно глотала сладковатую горечь, пока мысли не разлетелись, точно утки под собакой. Голова кругом ушла. Сползла наземь и закрыла глаза. Сквозь дремы чувствовала, как сильные руки перекладывают с голой земли на лапник, рядом с Тычком и Ясной. И все… Мрак…

Точно в бок пихнули. Открыла глаза на самом закате, когда последние лучи падали за дальнокрай, будто непослушные мальчишки расходятся вечером по домам. Ясна, видно, тоже лишь недавно поднялась, жадно пила воду. Старик и оттнир глаз не сомкнули. На что им брага? Не девчонки впечатлительные, за сердце не хватались, только зубами скрипели.

– Солнце садится, – хрипнул Гюст. – Пора.

– Ждем последнего луча, – буркнул Стюжень с повалки.

Верна покосилась на кучи соснового лапника, на которых с бабкой Ясной проспали почти весь день. Уж так обе испереживались, что даже громы и молнии не стали помехой. Вон, до сих пор громыхает и посверкивает. А это значит… Сивый еще жив?

– Кто ты, Безрод? Кто? – прошептала Верна. И кто сама? Еще невеста или уже нет?

Все напряженно замолчали. Гюст не мог стоять на месте, все ходил туда-сюда, поднялся и Стюжень. Тучу над крепостью, багрово-серую в малиновом зареве, основательно потрепало по краям. Она зримо истончала, излохматилась, ветерок полоскал хвосты и рвал на лоскуты. Попривыкли или гром сделался глуше, не так сочен? Да, нутро скачет от каждого разрыва, но уже не так резво.

– Пора! – буркнул ворожец и поднялся.

До крепости ходу шагов двести, может быть, триста, и Верна не смогла бы сказать, что обогнала старика, Гюста и бабку Ясну. На одном дыхании взлетели на пригорок, вдоль стены подбежали к воротам, и все вместе замерли в самом створе. Топоча гигантскими копытами, валкой, тяжеловесной рысью со двора вылетел вороной, и случись на его пути медлительные здоровенные быки, разлетелись бы по сторонам, ровно колченогие, голенастые телята. Изрядно помятый, в седле кособочился Черный, ухмылка поблекла, глаза заплыли, в прорехи рубахи стекала кровь. Только смех остался громогласным и зычным. Бросив колкий взгляд на бывшую невесту, поединщик хохоча, унесся на пристань. Гюст, поколебавшись, припустил следом.

– Куда?

– Погляжу, кто на веслах! – крикнул оттнир. Опасливо ступили на двор. Застава сделалась неузнаваема, земля вышла перепахана, словно тут резвился целый табун, поленницу разметало по сторонам – четвертинки нашлись даже в противоположном углу, в паре сотен шагов. Колоду, на которой любил сиживать Безрод, чьей-то исполинской силищей раскололо надвое, да притом одну половину отнесло аж к печи, а это полета шагов, как ни крути. Несколько выжженных кругов чернели под стенами, чуть ближе, и молния угодила бы в бревна. Посреди двора на коленях стоял некто в красной рубахе, висящей безобразными лоскутами – признать в человеке Безрода Верна не смогла бы даже под страхом смерти – качался и невидяще смотрел перед собой.

– Мама, мамочка!.. – прошептала и в ужасе прикрыла рот ладонью.

Бабка Ясна висела на руке Стюженя, косила одним глазом на Сивого и тяжело дышала. Исхудал вполовину, глаза оделись черными кругами, остро проступили скулы, на лицо сели пот, кровь и грязь, и что удивительно – гораздо больше стало белого, нежели красного.

– Лед, – буркнул старик, подводя ворожею. Ковырнул ногтем белый налет вокруг свежего разреза. – Слишком долго пробыл в Потусторонье.

– Как еще жив остался, – прошептала Ясна.