Ледобой. Зов (СИ)

Говорить отчего-то не хотелось. У самого борода сединой прорежена, а всё равно глаза на мокром месте, как у мальчишки сопливого. Старик — глыба. А теперь что? Складывай тризный костер и провожай глыбу в последний путь. Скала сгорит на деревяшках.

— И Безрода жаль, — Моряй покачал головой. — Это ж надо, второй кряду заразу сам принял. Что за бедовый год?

— Не везёт, так не везёт, — процедил Отвада и ругнулся вполголоса — святилище рядом, не услышали бы боги. Но то, что на пределе слуха услышал сам, заставило встать на месте, ровно окаменел в единое мгновение. — Тс-с-с-с!

Все замерли, Моряй — так и вовсе с занесённой ногой, но все трое как один положили руки на мечи.

— Ну-ка за мной, — Отвада первым рванул вперёд.

Выбежали к старому святилищу, топоча и ломая сучья, будто лоси и что? Три изумлённых лица выглянули навстречу и застыли на мгновение. Ну ладно, не три, два — Сивый не удивился — но старики рты раскрыли, жевать перестали. Отвада и остальные переглянулись. Ты видишь то же, что и я? Стюжень сидит на ложе, ноги спустил наземь и хрустит яблоком? Нет, не хрустит — замер в оторопи, челюсть свесил, пережёванное мало изо рта не валится.

— Жвачка через струп лезет, — растерянно показал Моряй.

— Без сопливых скользко, — старик усмехнулся, оторвал черенок, швырнул в Моряя… и ведь попал.

— Да что тут происходит? — Перегуж ступил на поляну, изумлённо показал на два трупа под дубом.

— Млечи, — Безрод коротко кивнул на тела. — Молочник подослал. Третий ушёл.

Воевода и Моряй присели над телами. На первом лица нет, всё оно осталось на дереве — огромное кровавое пятно буровеет на коре дуба-исполина, ровно бедолагу долго и сильно вбивали в ствол. Просто кровавое месиво на месте лица… даже не лица — от головы остался только затылок, всё остальное будто через тёрку пропущено. Второй убит по крайней мере трижды: горло вырвано к Злобожьей матери, ошметки плоти хвостами тянутся из раны; ножом разделан от пояса до плеча — рвали нож с такой силой, что клинок сломан у ключицы; голова же просто свёрнута — млеч покоится на спине, а лица не видно, лежит на нём. И на обоих изморозь, будто в леднике лежали. Рядом в беспорядке свалены верховки, рукавицы и берестяные личины с прорезями.

— Ну? — Отвада требовательно потряс рукой.

— Колёса гну, — Стюжень прожевал и проглотил последнее. — Ждали тут, в засаде хоронились. Вызнать хотели, куда след привёл. Вон, даже рукавицы прихватили. Дабы руками нас не трогать.

— А тут ты… — Перегуж понимающе кивнул, посмотрел на Безрода.

— А тут я, — Сивый развел руками.

— Оттоптался по полной, — Моряй покачал головой. — Изморозь откуда?

Безрод и Стюжень переглянулись, верховный кивком разрешил говорить.

— Худо со мной. Полуночи во мне всё больше. Студёной и вековечной.

— И это… она? — Перегуж показал на изморозь на телах. — Ты гляди, не тает что-то.

— Со временем будет лишь хуже, — Сивый кивнул. — Вчера чуть человека не убил. Старейшину Приямка.

— А было за что?

Сивый скривился, покачал рукой, ну так… было маленько.

— Приторговывает.

— Чем?

— Тобой. Мной. Им. Им… — Безрод по-очереди показал на каждого в старом святилище.

Отвада нахмурился, сел на повалку, приготовился слушать. Нетерпеливо показал, давай, говори, не томи.

— Говорил же давеча, ездят гонцы, якобы вести носят. Князь плохой, между вами и душегубом выбрал душегуба. Спасайся кто может. Этот и продался. Не выгнал.

— Знаю. У каждой деревни стражу не поставить, — Отвада мрачно плюнул. — Уши заткнуть людям не прикажешь. Дружинных разослал по всем краям. Ездят по деревням, правду говорят. Тоже наткнулись на одних таких. Жаль, не догнали.

— Что с боярами?

— Гадюшник, — с отвращением плюнул. — Шипят, зубы показывают, и точно знаю — точат мечи. Это они должны людей успокаивать, так нет же… Под себя, подлецы, гребут! Сожжённые деревни прихватывают! Моровые сёла! Общинные земли проглотить норовят!

Сивый недоумённо покосился на Стюженя, тот молча кивнул.

— Мор кругом, жить там нельзя, колодцы отравлены, так эти стервятники на будущее хапают. И ведь не мои земли — общинные. Мол, с общиной договорился. Как, спрашиваю, договорился? А так, отвечают, на последнем издыхании общинники земли отвели. Дескать, уж ты, боярин, не обидь, проводи в последний путь, за землей пригляди.

— Кто?

— Те же, кто тогда, во время войны своих людей для застенного отряда не дал. И Косоворот среди них первый. Как вернул землю, так и обратно под себя подгрёб. Его в дверь, а он в окно.

Безрод усмехнулся. Кто бы сомневался.

— А дружинные? Их дружинные?

— Они едят не мой хлеб. Прикажут своим Косоворот, Кукиш, или Прихват поднять князя на копья, те почешут репы, да и поднимут. Это во время войны я им первейший воевода и начальник, а сейчас войны нет. Да и наймитов у них полно. А теперешнюю смуту с мором и душегубом боярский совет войной не признает, хоть подыхать будут. Оно, конечно, да, моя дружина больше чем любая боярская, но ведь сговорятся, сволочи, ох чую, сговорятся. Уже сговорились! Где полыхнёт, только не знаю. И за зад не взять — измену не предъявишь. Нечего предъявить.