Ледовая книга

Юхан Смуул Ледовая книга

Антарктический дневник

30 октября 1957 Калининград, теплоход «Кооперация»

Сегодня перебрался на «Кооперацию».

Час назад уехала моя жена. Перед тем как расстаться, мы сидели в каюте, забитой до отказа багажом, принадлежащим мне и моему спутнику, синоптику Васюкову, — передвигаться и даже сидеть здесь было не так-то просто. Поскольку собираюсь в путь целых полтора месяца (по первоначальным данным, «Кооперации» полагалось отбыть 17 сентября), мы уже обо всём переговорили. Я отдал ей все деньги, которые не успел истратить, а она выдала мне из них пять рублевок на последнюю кружку пива.

Сейчас она едет назад рижским поездом.

Вспоминаются последние недели. С начала сентября готовлюсь к рейсу в Антарктику. А если вы спросите, как я готовился, то придётся признаться, что никак. Ждёшь, минует один окончательный срок за другим; снова ждёшь, снова минует очередной срок — в таких случаях в моей жизни всегда образуется какая-то бесплодная пустота. Не можешь ни на чём сосредоточиться, люди, события, дела — все проходит мимо, не задевая по-настоящему. Вчерашний день позади, сегодняшний — лишь порог завтрашнего, а «завтра», в котором сконцентрировалось все, — это «завтра» уклончиво и полно неопределённости. Писать не можешь, думать не хочешь, и путь наименьшего сопротивления оказывается вдруг наиболее привлекательным. За последние недели я только и сделал хорошего, что прочёл все оказавшееся доступным о полюсах — и о Северном, и о Южном — и влюбился в Нансена.

Последние восемь дней я прожил в калининградской гостинице «Москва». Город разрушен. Кажется, что война была вчера, — она глядит тут на тебя с каждой улицы.

От гостиницы же, целиком занятой участниками третьей комплексной антарктической экспедиции — моими теперешними спутниками, — осталось весьма сильное впечатление. Каждая гостиница, каждый её номер, в котором дружелюбный или суровый администратор поселяет вместе людей различных профессий, характеров, мыслей и взглядов, — в своём роде сборник живых новелл.

«Москва» — превосходная гостиница. Приличные, хорошо отапливаемые номера, холодная и горячая вода, исключительная чистота, в каждой комнате телефон и радиотрансляция. Все наверняка выглядело бы ещё безупречней, если бы не один осложняющий компонент — жильцы гостиницы. В каких только гостиницах я не жил после войны, но нигде я не чувствовал себя в такой степени лишним, как здесь.

Ложусь после обеда спать. Стучат. Продолжаю спать, Снова стучат. Раздаётся требовательный голос: «Откройте!» Открываю. И натягиваю одеяло до подбородка. В номер является комиссия из пяти человек. Полная солидная дама в очках садится за стол, даже не взглянув на меня. Слева от неё останавливается другая дама — худая, в очках и в красном платье. За спиной у них замирают три девушки, являющие собой в дальнейшем нечто вроде греческого хора. На стол кладутся огромные листы со всевозможными параграфами, номерами и наименованиями.

Начинается инвентаризация.

— Кроватей? — спрашивает полная дама в чёрном.

— Две, — сообщает дама в красном. — Деревянных, с пружинными матрацами.

— С пружинными матрацами… — эхом вторят три девушки.

— Письменных столов? — спрашивает полная дама.

— Один. Дубовый, — сообщает дама в красном платье.

— Дубовый… — вторят три девушки.

Так оно и идёт.

— Подушек?

— Четыре, — говорит дама в красном несколько неуверенно, потому что все четыре подушки у меня под головой, а на второй кровати подушек нет.

— Запишем четыре? — вопрошающе произносит полная дама.

— Запишем четыре, — отвечает дама в красном и бросает на меня подозрительный взгляд: все ли четыре подушки у меня под головой, не съел ли я одну из них.

— Дорожек?

Одна из девушек достаёт рулетку и приступает к тщательному обмеру. Процедура продолжается довольно долго, пока наконец девушка не сообщает:

— Восемь метров сорок два сантиметра.

— Вы говорите, восемь сорок два? — и полная дама вопросительно поднимает брови. — Значит, запишем восемь сорок два.

— Да, запишем восемь сорок два, — соглашается дама в красном.

Затем идут арматура, стулья, графины, стаканы и т. д. и т. п.

— Предметы искусства есть? — спрашивает дама в чёрном.

— Есть, — отвечает дама в красном, указывая на угловой столик, где стоит скульптура, изображающая усатого Чапаева верхом на коне. — Один предмет. Чапаев.

— Не важно, что Чапаев. Важно, что один.

Так продолжается около часа. Затем комиссия направляется дальше. Но я совершенно счастлив. Можно взять в Литфонде две тысячи рублей командировочных, жить на них в каком-нибудь доме отдыха и ничего не увидеть. А тут такое подлинное, такое цельное, такое неповторимое переживание, какого ни в жизнь не выдумаешь.