Ледовое побоище

Князь стоял спокойно, высокий, прямой, невозможно красивый, блестя на солнце золотыми пряжками и кольцами легкой кольчуги, которую надел просто ради обозначения своего статуса воина. Все понимали, что такого не согнешь, даже не сломаешь, его можно убить, но нельзя унизить. И даже у кебтеулов, неподвижно застывших у входа в ханскую юрту, шевельнулось сожаление, что такой красавец и опытный воин (а многие знали о блестящих победах молодого коназа урусов) найдет свою смерть из‑за нежелания кланяться вопреки своей вере.

В шатер унесли дары коназа Искандера, вдруг у Батыя будет хорошее настроение, и он решит простить молодому урусу непослушание? Текли томительные мгновения, показавшиеся всем часами…

Высоко в небе стояло солнце, кружила какая-то птица, дул легкий ветерок, было так хорошо и покойно. Но это у природы, а люди напряжены до невозможности. Я не могла стоять рядом с князем, мы были в стороне, стараясь вообще не попадаться на глаза его охране. Я просто издали видела, как напряженно выжидает Невский.

Внутри росла уверенность в том, что если Батый что-то сделает с Невским, то я нарушу все свои обещания Вятичу, ворвусь в ханский шатер, перебив всех его кебтеулов, и лично растерзаю хана, как бульдог тряпичную куклу, даже если при этом сдохну от вони. И пусть тогда делают со мной все, что хотят, вернее, смогут. За Невского я вполне могла уничтожить всю ставку, а заодно и половину войска.

Секунды тянулись со скоростью часов. Даже птица в небе махала крыльями так, словно двигалась в замедленном кино. Никакое понимание, что ожидание события неимоверно растягивает время, не спасало от нервной трясучки.

Хану принесли дары коназа урусов, строптивого коназа, который приехал в ставку только после седьмого вызова и наплевал на грозные приглашения Туракины в Каракорум. И хотя Батый прекрасно понимал, что ничего не сделает с коназом Искандером, потому что такого лучше иметь в союзниках, а не врагах, он понимал и другое: Искандеру все равно надо дать понять, кто хозяин. Батый не собирался заставлять Искандера проходить унизительные для урусов поклонения огню и кусту, но это на людях, а в шатре пусть поклонится как положено – четырежды. Это будут видеть только сам хан и самые близкие, зато покажет, насколько хан стоит выше коназа.

Дары были богатыми, этих урусов сколько ни разоряй, у них в закромах все равно найдется чем одарить. К тому же город Искандера с длинным, непроизносимым для хана названием не был разорен. Это богатый город, который будет давать богатую дань… Хан даже зажмурился при мысли о том, сколь богатыми будут меха, каким обильным поток золота и серебра, какие красивые девушки появятся в его шатрах и шатрах его людей…

Когда Батый открыл глаза, его дыхание просто остановилось! Некоторое время он даже не мог глотнуть вставший поперек горла ком. На золоченом подносе перед ним под откинутой красивой тканью лежал… обрывок голубой ткани!

Хан снова закрыл глаза, борясь с желанием потрясти головой, открыл, но ткань никуда не девалась. Там же на подносе оказалась красивая резная коробочка. С трудом справившись с собой, Батый сделал знак, чтобы открыли. Крышку он поспешно захлопнул сам, потому что внутри лежала его собственная пайцза, которую страшная женщина отобрала тогда в уруском лесу, и… какой-то обломок, форму которого хан узнал бы и на ощупь, потому что он повторял форму с трудом выведенного шаманкой тавра у него в верхней части ягодицы!

И снова хан несколько мгновений сидел потрясенный, не в силах вымолвить ни слова. Только многолетняя привычка никак не выдавать своих мыслей позволила и на сей раз их скрыть. Батый снова закрыл глаза и постарался успокоить дыхание и собраться с мыслями.

Получалось, что та женщина жива или есть люди, которые все знают. И эти люди связаны с Искандером. Может, потому коназ так уверен в себе и спокоен? Рука сжалась в кулак, словно пытаясь заочно придушить кого-то. Еще мгновение – и Батый приказал бы убить Искандера и всех, кто приехал с ним. Нет, убить он всегда успеет, пусть сначала Искандер объяснит, что это за люди…

Напряжение достигло предела, еще чуть, и сама сорвалась бы к шатру, даже понимая, что добежать не дадут, убьют на подходе.

Вдруг из шатра показался какой-то согнутый старичок, он сделал знак кебтеулам и…

О господи, неужели нельзя быстрее?!

Охранник, почти чеканя шаг, направился в сторону князя. Он шел как на параде, а я изводилась от ожидания. Это я, мне мало что грозит, а каково Невскому, который и выдать своих переживаний не может?

В самый ответственный момент я умудрилась снова отвлечься на птицу, которая, видно, решив, что в стане ей добыча не светит, полетела прочь. Опустив глаза на шатер, я увидела, что князь уже идет вслед за кебтеулом к шатру. Пришлось просто закрыть руками рот, чтобы не заорать на всю ставку: «Йес!» Хан, зараза, решил не придираться и не заставлять Невского ползать между его кострами перед его божками, хотя сказал же Спиридон, что возьмет княжий грех на себя, если тому придется унижаться.