Ледовые пираты

Из-под своих тяжелых век трибун Северо Градениго наблюдал за траекторией движения руки Фалери. Именно в тот момент, когда кусок мяса исчез во рту коллеги и его губы сомкнулись, Северо сказал:

— Фалери прав. Я часто представляю себе именно такую позицию. Мы должны наконец объявить недействительными каролингские монеты.

— Ни в коем случае! — Фалери поспешно проглотил мясо, чуть не подавившись. — Монеты франков содержат намного больше серебра. Мы должны вывести из обихода именно византийские деньги.

Еще некоторое время над подносом с козьей печенью носились аргументы то с одной, то с другой стороны. Когда на нем не осталось мяса, двое трибунов начали откровенно зевать.

— Мое предложение — перенести рассмотрение этого вопроса на другое время, а сейчас заняться более важными делами, — воспользовался наступившей паузой Рустико из Маламокко.

Он был допущен на собрание в качестве представителя своего брата Бонуса. Кто-то же должен был защищать интересы острова Маламокко во время отсутствия трибуна, так что Рустико был здесь законным гостем.

— И что же, по-вашему, важнее благосостояния наших островов? — спросил дож.

Рустико понимал, что Джустиниано со времени происшествия с дочерью испытывал к нему неприязнь. Поэтому он сразу же перешел в наступление, заявив поверх опущенных голов трибунов:

— Важнее монет франков и византийцев для нас сам дож. Никто не забыл, что он обещал народу доставить сюда святого Марка? Все мы также знаем, что нашим заложником в этом деле был один из чужестранцев. Мы решили задержать его в городе, чтобы люди, связанные с ним, действительно привезли сюда реликвии из Александрии.

— Что вы имеете в виду, сказав, что он был нашим заложником? — решил уточнить трибун Марчелло Оро, чью маленькую голову украшала огромная шляпа с бахромой на полях. — Насколько я знаю, мы бросили его в яму, и он все еще должен влачить там свое жалкое существование.

— Я имею в виду, что пленник сбежал.

Все в зале оживились. Одни трибуны хлопали руками по бедрам, другие терли носы, третьи повернули испуганные лица к другим и словно увидели в них свое зеркальное отражение. Джустиниано встал и, подняв руки, попытался, хоть и тщетно, утихомирить ропот в зале.

— Кто вам сказал, что он сбежал, Рустико? — спросил дож.

Польщенный вниманием со всех сторон, Рустико откинулся назад. Почерневшая от времени свиная кожа спинки стула заскрипела.

— Об этом кричат над лагунами чайки, Джустиниано. Бабы на базаре уже вчера знали об этом, а теперь немые рассказывают о том же самом глухим. Лишь трибуны и сам дож пока что ничего об этом не слышали.

— Свои насмешки изливайте на головы себе подобным, Рустико. — В голосе дожа зазвучал металл. — Или я прикажу удалить вас из этого зала.

Рустико физически ощутил на себе взгляды присутствующих. «А должность дожа, — сделал он вывод, — быстро ударила в голову Джустиниано. Наступило время напомнить ему, кому он обязан этим титулом и кому он передаст его дальше».

— Вы хотите вышвырнуть меня прочь, но я нужен вам, Джустиниано. Не забывайте об этом! — выкрикнул он.

Тень неуверенности промелькнула на лице председательствующего. Довольный самим собой, Рустико продолжил:

— Я здесь единственный, кто знает о бегстве пленника. Я вообще единственный, у кого есть информация о том, что происходит на улицах и в каналах. Вы, трибуны, — поднялся он со своего стула, — не знаете вообще ничего. Так что скажите спасибо, что я поделился с вами своими сведениями.

Беспомощность членов городского совета выразилась в их молчании. Единственный, кто осмелился подать голос, был дож:

— Ваше поведение, Рустико, недопустимо. Покиньте зал и не возвращайтесь назад. Пришлите нам другого посланца — представителя Маламокко, который будет решать вопросы вашего острова с полагающейся вежливостью.

Рустико не двинулся с места. Словно не услышав требования дожа, он продолжил свое обращение к собранию:

— Я не только единственный, кто проинформирован о событиях в городе, но также и тот, кто хоть что-то предпринимает. — Он торжествующе поднял руку вверх. — Беглец скоро снова будет там, где ему надлежит быть. Вместе со своей сообщницей, дочерью дожа.

Трибуны изумленно уставились на него.

— Если вы еще хоть слово скажете о Мательде в таком тоне, я прикажу посадить в яму вас! — Джустиниано выкрикнул эти слова так громко, что они эхом отразились от стен зала.

— Слово? — возразил Рустико. — Я могу рассказать целые истории о твоей дочери, дож.

Неформальное обращение, на которое сначала Рустико и сам не обратил внимания, привело к тому, что Джустиниано от такой наглости покраснел, так что Рустико решил и дальше вести беседу в том же ключе.