Загнать в ствол патрон было делом нескольких секунд. И только тогда, крепко сжимая в руках заряженную винтовку, я почувствовал уверенность. Прицелившись, я уже хотел спустить курок, но, взглянув в сторону лагеря, увидел, что Ваня подбегает к лагерю, а из палаток, вероятно на его крик, выскакивают зимовщики. Вот от них отделилось несколько человек, они быстро бегут ко мне. Впереди всех мчалась фигура, вооруженная вместо винтовки каким-то странным предметом. Через несколько секунд я узнал бегущего: Женя Яцун. С кинокамерой в руках он самоотверженно бросился заснять интересный кадр. Следом за ним с винтовками наперевес бежали Канаки, Комаров, Погребников; они кричали, чтобы привлечь внимание медведя. Медведь остановился…
В тот момент, когда я выстрелил, раздались и выстрелы бегущих. Медведь заревел и упал. Еще несколько выстрелов — и он был мертв. Наш закон, по которому шкура убитого медведя принадлежала тому, кто его первый заметил, вступил в действие. Шкуру получил Ваня. Он был очень доволен. Ведь это его первая медвежья шкура!
Разыскивая старую скважину, в которой нужно было измерить толщину льда, я пешней, как миноискателем, ощупывал лед и вдруг провалился. Спасла пешня, которая при моем падении, к счастью, оказалась поперек отверстия и уперлась в лед. Не успел Ваня подбежать, как я, оттолкнувшись от пешни, выпрыгнул, приняв, однако, холодную ванну до самого пояса. Стащив резиновые сапоги, вылил из них порядочное количество воды. Одежду тоже снял и тут же при бодрящей температуре выжал. Конечно, это приходилось делать «в темпе», так как зубы уже начинали стучать. До чего же неприятно облачаться в сырую одежду! А резиновые сапоги из-за мокрых портянок вообще еле удалось натянуть. Пришлось мчаться в лагерь, причем в конце пути мне стало даже жарко. Стопка спирта и сухая одежда предотвратили нежелательные последствия такого купания.
Сегодняшние координаты — 78°24' северной широты и 192°52' восточной долготы — показали, что наша льдина движется на северо-восток.
Мы с Петровым продолжали поверку приборов, как вдруг он вскакивает и с криком «Пожар, пожар!» бросается в лагерь. Я — за ним. Горит палатка радистов. Все, кто оставался в лагере, черпали ведрами воду из ближайших снежниц и обливали стенки палатки. Но огонь разгорается. Через несколько минут на движке взорвался бачок с бензином, и струя огня высотой около четырех метров с шипением взметнулась вверх. Все отпрянули. Начали взрываться винтовочные патроны, оставленные в палатке. В этот момент подбежали и мы, крича, что в палатке материалы наших наблюдений. Но так как радисты недавно перенесли ее на новое место, то мы не знали, где стоят наши чемоданы с материалами. Вспоров полог палатки, мы в последний момент выхватили охваченные огнем чемоданы и сунули их прямо в снежницу.
Палатка сгорела дотла. Радиостанцию спасти не удалось. Вот она, черная, обгорелая и безмолвная, стоит на обуглившемся столе. Опустив головы, мы молча обступили ее. Огонь выбрал самый главный объект — теперь мы немы. Что бы с нами сейчас ни случилось, никто в мире об этом не узнает, пока не будет собран новый передатчик.
Оказывается, в палатке горел керогаз. По-видимому, произошла вспышка, и палатка загорелась.
Только через двое суток удалось собрать передатчик и восстановить связь с Землей.
Особенно все ждали вскрытия самого маленького тюка. В нем, видимо, находилось самое дорогое для нас — письма. В двух других была новая радиостанция. Наконец маленький тюк вскрыт. Так и есть, письма! Сомов, окруженный товарищами, читает фамилии и передает счастливцам… Мне пока ничего нет…