Легат

Так и работали дальше, переговариваясь. Светозар видел – уж очень Горшене хочется с ним на пару пойти. И веселее вместе, и потом – почет да слава, шутка ли, в самом чужеземном логовище побывали и живыми назад выбрались. Зарко-то, конечно, уже там был, но так, почти пленником. Другое дело сейчас.

Незаметно подкрался вечер. Тихий такой, солнечный, спасибо сестрице Невде! Сжатый ячмень на ночь связывали в снопы. Наутро, ежели ведро, снова раскидать можно, а то вдруг ночью дождь?

Вечером у речки было веселье. Задумали с мостков нырять, первым Горшеня вызвался. Порты-рубаху скинул, серп воткнул в мосточек, у краешка, нырнул, хорошо так, с разбега, с брызгами, а как вынырнул, рукой за мосток уцепился… как назло пальцами да об свой же серпец! Кровища хлынула – эвон, едва все пальцы не отхватил. Ну, от собственной же рубахи тряпицу оторвали, замотали, подорожником жеваным приложив. Горшеня завздыхал, да – делать нечего – посидел на бережку, посмотрел, как другие ныряли. Калину-ягоду недоспелую горстями ел.

– Смотрите, осторожнее! – недовольно косясь на него, предупредил дядька Гремислав, старшой. – Тут под водой колья. От старых мостков остались.

Эвон, колья ему! Какие колья, когда тут такое веселье? Разнырялись, разохотились все, крик на всю реку стоял: купаться – это ведь не работать. Девки Ведогастовы со своего поля сзади подошли, встали за кусточками незаметненько, перешептывались, смеялись, стреляли глазками. Зарко оглянулся, заприметил среди прочих Заринку – уж и краса девица: стройненькая, длинная коса, а глаза… не глаза – звезды! А вдруг и вправду, как Брячислав-жрец сказал, все и сладится? Вот бы славно было в опустевший дом такую красу привести. Уж помоги, сестрица!

Дядька Гремислав смотрел-смотрел, да, плюнув, и сам разоблачился, нырнул. Вынырнул – глазами сверкает – эх, хорошо! Потом чуть в сторонку подался, понырял там, выдернул-таки кол, на берег выбросил – мало ли…

Тут и стемнело. Ну, не так, конечно, как осенью, но все же. За деревней, на старой поскотине, призывно мычали коровы, со всех сторон слышались веселые голоса и песни – возвращались с полей работнички. Дядька Гремислав махнул рукой – потянулись к деревне и отроки. Шли, переговаривались, узкой лесной тропою. Горшеня шагал последним, несколько раз в кусты убегал – животом занедужился, бедолага. А вот как незрелую-то калину лопать!

– Идите, идите! – махнул рукой Горшеня. – Не ждите, я и без вас доберусь… Ой, постой-ка, Доброгастушко.

– Чего тебе? – недовольно оглянулся Доброгаст.

– Сходил бы на мостки, я там серп свой оставил.

– Так сам и беги! – Доброгаст, несколько толстоватый, стриженный под горшок отрок, с самым презрительным видом принялся ковырять в носу.

– Ну, сбегай, Доброша, у меня-то живот схватило – боюсь, не добегу, – Горшеня взмолился, аж руки к груди приложил. – А я тебе за это три наконечника для стрел дам! Пусть костяных, тупых, но все-таки…

– На соболя?!

– Не, на соболя не дам… На белку!

– Иди ты со своей белкой…

– Ладно, ладно, Доброгаст, не горячись. На соболя так на соболя.

– Девять наконечников! Тогда еще подумаю.

– Три, Доброша, три. – Горшеня вдруг лукаво подмигнул парню. – И еще с тобой кой о чем сговоримся…

В деревню оба вернулись поздно. Усталый, с перевязанной левой ладонью Горшеня тащил на себе глухо стенавшего Дорброгаста. Вся грудь его тоже была обвязана разорванной на узкие полоски рубахой.

– Что такое, что? – встрепенулись сидевшие у околицы девки. – Никак и Доброшка тоже незрелых ягод объелся!

– Да нет, девы, – Горшеня махнул рукой. – На кол он наткнулся. Напоследок еще понырять решил.

– А я ведь говорил, говорил! – выскочил невесть откуда дядька Гремислав. – Говорил, опасайтесь кольев!

– Говорил, – жалобно простонал Доброгаст. – Да ведь ума-то не дали боги… у-у-у, больно…

Глава 8 Июль 236 г. Нордика Визиты и размышления

В Риме воспитан я был…

Гораций

Юний проснулся рано, еще до восхода солнца. Накинув тунику, вышел во внутренний дворик, уселся на резную скамейку у смородиновых кустов, протянув руку, бросил в рот горсть терпких черных ягод, уже вполне поспевших – июль выдался жарким. На востоке, за невидимой отсюда рекою, за холмами и дальним лесом, уже занималась заря, раскрашивая блекло-синее ночное небо золотисто-алой акварелью раннего утра. Выпала роса, и было немного прохладно, хотя день, судя по отсутствию облаков, ожидался ведренный, жаркий. Впрочем, как здесь частенько бывало, еще вполне мог налететь ветер, затянуть плотными облаками небо, притащить синие дождевые тучи – и прощай, солнышко, прощай, погожий летний денек. Ну, что будет, то и будет. Юний зябко поежился – скамейка была мокрой от росы, – однако так и продолжал сидеть. Любовался восходом, слушал первые песни утренних птиц, думал.