Легенда

ды, на всю жизнь, и, если один погибнет или умрет от

старости, другой живет несколько дней, потом подни-

мается в высоту — и камнем о землю. Ты не замечал:

одиноких лебедей ведь не встречается… Я с той поры

и вкус к охоте потерял, будь ты неладна!

— Да-а… Ну, это, если у меня жена помрет, мне,

значит, с колокольни?

— Я не о том, дурачок! Это к тому, что ты еще не

знаешь, что такое любовь. Ты пока так — играешь в

любовь: за одной приволокнул — поклялся, за другой

приволокнул — поклялся. Так и любовишка-то нена-

стоящая… Так иной весь потратится по пустякам, а

потом кричит: любви нет, семья — предрассудок, за-

хотел — полюбил, надоело — бросил! А ведь он-то, Пет-

171

ро, ведь он-то не узнал, какая она бывает на свете, лю-

бовь!

— А какая она?

— Что я буду тебе говорить? Вырастешь — узна-

ешь. Только настоящая любовь — она настоящему че-

ловеку и дается. Попомни это!.. Разволновал ты меня.

Куда это я бумажник положил?

Я слушал эту сцену с волнением, с чувством како-

го-то преддверия открытия. Я видел, что Петька бала-

бонит, но и он чем-то взволнован.

— Батя! А что бы вы делали, если б снова стали

молодым?

— Молодым, Петро?

— Ага!

— А кто его знает? Да, пожалуй, то же самое, что

и делал.

— Это на броневике-то?

— Ну да.

— Ах, нет, я не про то! Не так! Вот если бы вы —

на моем месте, на Толькином месте. Если б сейчас ста-

ли молодым вдруг. Вы старый, жизнь прожили, вы все

видели. Скажите нам, что вы поняли. Чтоб нам не

искать заново. Ну вот, зачем жить, как жить? Помрете

ведь — все с собой унесете. Молчите вы, старики, жад-

ничаете! Отдайте нам…

— Да что жадничать? Будь я молодым, Петро, я

бы сейчас сердце берег. Не жалел когда-то, а сейчас вот

болит. Да вы, молодые, разве поймете?

— Батя! Будем беречь сердце! Еще скажите. Ниче-

го не уносите!

— Смешной ты… Мне нечего уносить, Петро.

— Я говорю, понятие о жизни. Ну, что бы вы дела-

ли теперь на моем месте?

— Сейчас?

— Сейчас!

172

— Строил бы Иркутскую ГЭС.

— Правда?

— Правда.

— И мы правы? Правильно идем?

— Правы… Эх, поставь-ка утюг… нельзя так вы-

ходить, разок проглажу… Знаешь, Петька, уж если та-

кой разговор зашел, то ты знай одно: надо прожить

жизнь насыщенно. Чтобы все было большое: любовь —

так уж любовь, а не картошка, дружба — так уж друж-

ба, радость — так уж радость, а не пустяки, горе —

пусть будет и горе, как океан. А живут так те счаст-

ливые люди, которые маленького не ищут, то есть жи-

вут не только для себя. Вот и кумекай! Чтоб прошла

твоя длинная жизнь, и цели были, и дело рук твоих

было, и люди спасибо могли тебе сказать… Я уж не го-

ворю, Петро, про подлецов, что живут за чужой счет.

Этих надобно бы давить, как клопов. Только и свету,

что в щели,— и сам не смог увидеть, и от других хо-

чет закрыть. Клопом прожить — какая радость! Надо

ничего не понять в жизни, все чувства свои, да и чу-

жие, оплевать и в этой блевотине так до смерти и про-

скользить.

— Бр-р! Как вы выражаетесь, батя!

— Я бы не так еще сказал. Смотришь иной раз —

обидно! Зх, сколько глупости в человеке! Разве счастье

в деньгах, разве счастье в сытом и одетом брюхе, в ше-

стикомнатной квартире? Это пустяковина, это мелочь,

это само собой! Счастье — вот тут оно; счастье — это

буря, это битва, это — солнце в сердце, которого хва-

тит и для других, и для себя, и после смерти останется

бродить по свету, и будоражить, и звать, и светить! Ах,

Петро, что ты меня спрашиваешь о жизни! Это чувство-

вать надо, это голову и сердце надо иметь человечьи, а

не клоповьи. Любить надо жизнь, Петро, а не быть сви-

ньей к ней! Вот! Разволновал ты меня, а сам небось

173

смеешься… Ладно, замнем для ясности. Я уж чего-то

и забыл, наверно. Ну, вспомню — заеду. Бывайте здо-

ровы, ребята!

— Мы к вам придем, батя! Не простудитесь там.

Ночью холодно. Вот вам взять бы мое одеяло, а,

батя!

— Ни-че-го! Ваш «батя» старый солдат. Приходи-

лось ночевать и в снегу, накрывались дождичком, под

голову ветерок клали, да еще и взбивали. Так-то, черте-

нята! А в гости приходите!

Захар Захарыч хлопнул дверью, простучал по ко-

ридору, и еще в темноте, за окнами, слышались его тя-

желые шаги и дребезжащий, гудящий бас:

Иного нет у нас пути,

В руках у нас винтовка…

Распелся старик! И тут с грохотом ворвался Лень-

ка. В земле, в грязи, запыхавшийся:

— Чучелы! Что же вы сидите?! Перемычку рас-

крывают!

НАЧИНАЕТСЯ

Рассвет был сырой, холодный. Над Ангарой повис-

ли молочные клочья тумана. Почему-то пахло снегом—

может быть, ветер приносил этот воздух с далеких гор.

Я стучал зубами — от прохлады и от волнения. Тонкая

перемычка, по одну сторону которой ангарская вода,

по другую — наш котлован. Два шагающих экскавато-

ра друг против друга протянули стрелы с берегов.

В тишине они начали взрывать землю. Жутко выли

их моторы; с лязгом, так, что колебалась под ногами

земля, ухали в утрамбованный грунт их ковши с

большими зубьями. Затрещали «юпитеры»: киноопе-

раторы начали съемку перекрытия.

174

Вздох пронесся по толпе: показалась вода. Еще

удар ковша — и пенистый, грязный ручеек поплыл с

комьями земли вниз, в котлован. Экскаваторщики за-

торопились, словно от быстроты что-то решалось; стре-

лы чуть не со свистом резали воздух. Уже поток, шум-