Легенда дьявольского перекрестка

До этого пребывавший в подавленном состоянии Пауль стряхнул с себя маску безразличия и уточнил у Эльзы:

- Подскажите, будьте добры, где вы нашли вино?

Эльза указала на распахнутые дверцы шкафа, в котором стоял полный бочонок припрятанного хозяином молодого вина. Она попросила Николауса поднять его повыше, а сама протерла два весьма вместительных кувшина и со знанием дела наполнила их. Оживившиеся мужчины, не сговариваясь, перебрались за один стол, где Эльза уже расставляла перед каждым кружки. Никого ни о чем не спрашивая, Пауль лихо наполнил посуду, и немедленно опустошил свою кружку, как человек долго мучимый жаждой. Далее он внимательно проследил за тем, чтобы остальные, исключая Эльзу Келлер, сделали то же самое.

- Не уверен, что вам приходилось что-либо слышать о человеке по имени Каспар Рейхенштейн, - начал нотариус, повторно разливая вино. Кто-то промолчал, кто-то отрицательно помотал головой, этим отвечая Паулю, и он продолжил свою историю: - А ведь Каспар Рейхенштейн это мой отец - владетель земель от Вестендорфа до Голдрейна. Дворянин. Пусть не самый именитый, пусть провинциальный со всеми вытекающими из этого последствиями, но очень состоятельный. То есть когда-то был очень состоятельным.

Отец рано остался без родителей, умерших от оспы, и попал под опеку дяди, который был человеком властным, не терпевшим иного мнения, кроме своего. И это нисколько не мешало ему быть безмерно глупым и до крайности суеверным. Опекун отца мог самоотверженно спорить со словами святых отцов Церкви, если не знал, с кем именно спорит, и при этом мог искренне верить, например, что никакого Нового Света в помине нет, а это лишь грандиозная мистификация, откровенный обман, устроенный сообща англичанами, испанцами и французами, дабы по меньшей мере ложью возвеличиться над нашей империей. Удивительно неразумный был человек. Разве он мог чему-то научить моего отца? Что мог дать, кроме своего скудоумия, которое, как общеизвестно, чуть менее опасно, чем чума, но гораздо заразнее?

Однако когда опекун умер, отец невероятно переживал его кончину. Я думаю, в первую очередь потому, что мой родитель внезапно осознал свое полное одиночество и неготовность принять в полном объеме бремя взрослой жизни. Вы можете предположить, что он вышел в свет и стал самостоятельно постигать мир, и в таком случае ошибетесь. Отец продолжил жизнь отшельника, заточившего себя самого в мрачный каземат, как некогда научил его дядя.

Мой отец вел столь убогий образ жизни, что такого, пожалуй, старался избегать даже самый бедный крестьянин в самом захудалом селении. Ни друзей, ни элементарного общения, которого достоин дворянин. Продолжайся его жизнь в таком вот духе, и я, чего доброго, никогда бы не появился на свет.

Надо отметить, времена, о которых я веду речь, были ознаменованы мощнейшей волной противостояния между протестантами, стремительно набиравшими силу, и католиками, эту силу столь же стремительно терявшими. Отец сторонился этого конфликта всеми мыслимыми способами. Конечно, он считал себя верующим человеком, но на самом деле более всего подчинялся религиозным предрассудкам. Конфронтация беспокоила его лишь постольку, поскольку он опасался, что придет время личного ответа, когда его наконец спросят: "С кем ты Каспар? Чью сторону, чью веру полагаешь своей?"

Именно выбор пугал его. Выбор там, где он не разбирался в сути предмета ни малейшим образом.

И в одночасье все переменилось, как по щелчку пальцев некоего могущественного чародея. Хотя... отчасти это можно назвать правдой, ведь тут в истории жизни моего отца действительно появляется чародей.

Как рассказал отец, однажды он проснулся с четким ощущением присутствия в его спальне кого-то постороннего. Открыв глаза, он немедля встретился взглядом с молодым гостем, стоявшим у изголовья кровати. На вид незнакомцу было не больше двадцати пяти лет. Он был белокур, и тонкие невесомые пряди волос лежали на голове в кажущемся беспорядке. Лицо гостя в целом было невыразительным и непримечательным, но вот его глаза заслуживают отдельного разговора.

Синие и ясные глаза были невероятно большими, на пол-лица. Они не просто блестели, как поймавшие солнечный свет стеклянные шарики в глазницах кукол. Они излучали завораживающее свечение.

Одет незнакомец был просто, даже небрежно, и можно было со всей уверенностью сказать, что он уже достаточно долго не менял платье, в котором предстал перед моим отцом. Таинственный визитер, непостижимым образом оказавшийся в спальне за запертой дверью, назвался пилигримом и магом по имени Нави. Он сказал, что одной лишь силой мысли перенесся к моему отцу из далекой Индии - края несметных богатств и всесильных чародеев.

Нави сходу заявил, что живет на свете уже две тысячи лет, за которые стал свидетелем грандиозных событий, рождений и гибели не одной сотни великих людей.