Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки

— Ульев тоже нет. Я отдал их леснику. — И вдруг глаза Ахмеда дерзко сверкнули. — Где мой топор, жена? Тащи сюда. И кирку, и лопату. Знаешь, я ведь еще пять лет назад приметил одно местечко, лучше старого во сто крат. Там будет урожай больше прежнего. И корову купим, и ребенка вернем. Пусть-ка попробуют забрать это поле! Слышала, что соседи говорили?

Едва занялась заря, он уже был на новом месте. Размахнулся и вонзил топорище в необхватный ствол. Еще и еще раз. Он рубил, и гулкое эхо катилось по склонам гор.

Арбузы — дыни

Перевод Т. Меликова и М. Пастер

Все вокруг было охвачено зноем. Ребята вышли из реки и забрались под ежевичные кусты, где было темно и сыро, вроде как в пещере. Они лежали на влажной земле, думали, мечтали, каждый о своем. Так они нежились часами в ленивой дремоте, втроем, вчетвером или вшестером.

— Ш-ш-ш-ш, ребята, — обронил вдруг Белобрысый Али. — Не шевелитесь!

Они замерли. В двух шагах от них беззвучно катила свои воды река, лишь изредка раздавался всплеск волны. Река серпантином вилась до самой деревни, поблескивая на плоской равнине оловянной лентой.

— Как только заснет Мурат… — радостно продолжал Белобрысый Али. — Как только он крепко заснет…

— Как только заснет… — шепотом, словно заклинание, повторили ребята.

А одиннадцатилетний Дурмуш добавил:

— Спит он так крепко, что, хоть догола его раздень, не почувствует…

Белобрысый ковырял землю большим пальцем ноги. Был он таким тощим, что хоть ребра пересчитывай. Рос без отца и потому слыл самым отпетым из всей деревенской ребятни.

— Ох, не заснет он, нет, не заснет, — заключил Али.

Один из мальчишек лежал с самого краю и неотрывно наблюдал в просвет между ветвями за бахчой. Земля на ней пересохла и потрескалась, кое-где лишь выделялись островки густой, припорошенной пылью зелени, в основном же бахча была вся увита пожухлыми длинными плетьми, да местами торчали на ней виноградные черенки. Арбузы — дыни, арбузы — дыни лежали рядами. Огромные, необъятные арбузы и овальные дыни с шафранной коркой. Дыни источали вязкий, теплый, сладостно-густой аромат.

Но вот появился Мурат, подпоясанный ярко-красным кушаком. Он был здоровенный, широкоплечий. Лицо злобное. Длинные желтые усы угрюмо обвисли.

У Мурата не было ничего, кроме этой бахчи. Ни поля, ни сада, ни лошади, ни ишака. Ничегошеньки. Зато такой бахчи, как у Мурата, не было ни у кого в их местах. Она протянулась по песчаному берегу реки.

Мурат, как всегда, сердито расхаживал под навесом, рядом с которым валялись кучей арбузные и дынные корки, а также перезревшие и подгнившие арбузы и дыни. От них шел запах как от забродившего вина. Легкие пчелы и огрузшие шмели и шершни вились над этой кучей. Их крылья искрились зеленью и голубизной.

Он впрямь видел все это — тот мальчишка, что лежал с самого краю, — или ему привиделось? Как знать… Это был Дурмуш. Он лежал и смотрел на шершней, и ему казалось, что он даже различает тонкие красные полоски у них на брюшках, красные, как бекмез[43]. А крылья у шершней голубые. Соты у желтых пчел совсем белые. Как много там пчел. Жара и пчелы…

Дурмуш, волнуясь, почти выкрикнул:

— Сейчас, сейчас заснет!

Он тут же раскаялся в этом, но не успел и слова сказать в свое оправдание, как Белобрысый Али, сердито скрипнув зубами, уже набросился на него:

— Ах ты сукин сын! Не хватало еще, чтобы он услышал.

Дурмуш виновато промолчал. А Белобрысый повторил свой приказ:

— Смотри в оба и не зевай! Как только заснет, подай знак.

Дурмуш был мастак определять, спит ли Мурат, борется ли с дремотой или просто лежит, размышляя о чем-то. У Дурмуша так здорово это получалось, что никто из ребят не удивился, если б он сказал, что угадывает мысли Мурата на расстоянии.

Бывало, Дурмуш не приходил сюда с ребятами, и тогда им не удавалось ничего украсть с бахчи. Никто из них не умел определять, спит Мурат или бодрствует. Без Дурмуша они часто нарывались на хозяина бахчи, и им доставалось горяченьких.

Белобрысый подтолкнул Дурмуша:

— Ну, как он там?

— Сидит, шевелит мозгами, — невесело отозвался Дурмуш.

Это было самое неприятное — когда Мурат просто так сидит, даже не опираясь на стойку навеса. Значит, каким бы усталым он ни был, ни за что не уснет.

— Так и будет сидеть? — спросил Али.

— Откуда я знаю?

Дурмуш был не в духе, и Али не стал с ним пререкаться.

Некоторое время они помолчали. Слышались только всплески волн и равномерный пчелиный гуд. Белобрысый Али задремал и потому не сразу понял, что это там Дурмуш горячо шепчет.

— Уснул…

— А? — встрепенулся Али.

— Уснул, говорю, — дрожащим от волнения голосом повторил Дурмуш.

Трое голых мальчишек выбрались из прохлады ежевичных кустов и метнулись в сторону бахчи. Горячая земля обжигала им ноги. Они торопливо заполняли прихваченные с собой торбы арбузами и дынями. Потом сбежали к реке и поплыли вниз по течению со своей добычей.

А когда были уже далеко от бахчи, услышали у себя за спиной грохот ружейного выстрела. А потом… потом долгий громкий хохот.