Легенда Кносского лабиринта

День похож на старого скрягу, который, впервые перебрав неразбавленного, начал швырять накопленные богатства направо и налево. В небо - пышущий жаром котел, полный расплавленного золота: вот вам! Под ноги - блестящую драгоценную крошку: нате! В толпу собравшихся зрителей - пригоршни сверкающих камней: держите! Фибулы, перстни, браслеты, ожерелья, подвески... Женские праздничные наряды заставляют стыдливо розоветь - над туго стянутыми талиями колышутся обнаженные груди, у многих подкрашены соски. Интересно, Ариадна тоже такое носит? Окидываю взглядом трибуны, но глаза слепнут и начинают слезиться - ладно, не сейчас.

Монотонное и бесконечное вчера утомило сильнее любой тяжелой работы. Встать пришлось в несусветную рань, чтобы натереться душистыми маслами и уложить волосы в замысловатые прически. Прическами, конечно, занимались рабы - по-моему, соорудить такое на человеческой голове можно только под угрозой смерти, не иначе. Булавок натыкали - жуть, все время хотелось чесаться. Вместо хитонов заставили напялить какие-то юбки и дурацкие передники, украшенные золотом в самых неожиданных местах. Когда я окончательно почувствовал себя жертвенным бараном, нас повели на убой... в смысле, на храмовую церемонию.

Храм оказался чудовищно, непристойно огромен. Его разъевшаяся туша подставляла солнцу блестящую чешуйчатую спину, занимая едва ли не больше места, чем царский дворец. Обширный внутренний двор был окаймлен портиками и утыкан жертвенниками, как грибами. Возле каждого пылал огонь, и в этом пламенном кольце кипела водой в котле какая-то суматошная деятельность, а число зрителей снаружи непрестанно увеличивалось. Удар гонга оборвал мельтешение и болтовню - обряд начался.

Вонь от сжигаемой на алтарях требухи заставляла желудок переворачиваться. А может, виноват был голод: завтраком нас не накормили - то ли по обычаю, то ли просто не успели. Кровь, вино, оливковое масло, смешиваясь, стекали ручейками на потемневшие плиты и оттуда - на землю. Девушки-танцовщицы, похожие на нимф в своих светлых воздушных одеяниях, наступали босыми ногами в поблескивающие на солнце лужицы, и их ступни становились красными - в цвет крашенных охрой бычьих рогов.

Легким кучевым облачком нимфы подплыли к центру круга, образованного алтарями, и вдруг разлетелись, рассыпались в стороны, оставив посередине одинокую фигуру. Сердце пропустило удар - Ариадна?! Нет, обознался. Мерный ритм барабанов всколыхнул тяжелый воздух. Дрогнули пластины массивного ожерелья. Звякнули браслеты на запястьях и лодыжках. Темные пряди, перевитые золотыми лентами, упали на лицо - танец начался.

Руки-змеи, руки-лианы плетут неведомую вязь, замысловатую серебряную сетку - кого ловить будем? Нет ответа. Бедра колышутся лодкой на волнах, детской колыбелью. Волосы - плети водорослей в толще воды. Сильно подведенные глаза невидяще смотрят вдаль, вспыхивая небывалым черным огнем. Истома, угроза и тайна женского естества сгущаются вокруг танцовщицы, накрывают зрителей облаком мускусного аромата. Я ловлю себя на том, что стою, подавшись вперед, забывая дышать и моргать. Впиваюсь взглядом, как голодный жадными пальцами судорожно вцепляется в кусок брошенной лепешки.

В этот момент девушки расступаются, и в круг выходит... нет, не Астерий, как показалось мне с перепугу. Видать, один из жрецов надел маску и изображает то ли Зевса-быка, то ли... Женщина вьется вокруг него побегом плюща, пауком, ткущим паутину, и одновременно - бабочкой, запутавшейся в липких нитях. Зверь принимает предложенную жертву, изображает соитие, а мне становится противно. Я все понимаю - обряд плодородия, женское начало, мужское начало, но... не могу. Отворачиваюсь от танцоров и прикрываю глаза - слишком похожи маски, слишком знакомы движения тел. Ну их, в самом деле.

Потом нас повели в обход храма к его западной стене. Там, между двумя старыми оливами - интересно, как деревья могли уцелеть при строительстве? - стоял жертвенник, над которым возвышалась каменная бычья голова. Немолодой жрец с родимым пятном во всю щеку забубнил невнятицу - я не вслушивался и очнулся, когда получил чувствительный толчок в спину от кого-то из своих. В руках обнаружилось тяжеленное золотое блюдо, наполненное плодами и злаками, а жрец ловким ударом по голени заставил меня опуститься на одно колено и зашептал на ухо слова на незнакомом языке.

Рот сам, помимо воли, стал повторять непривычные шипящие и гортанные звуки. На минуту почудилось, что бык с барельефа смотрит мне прямо в лицо. Или не почудилось? Глаза зверя начали наливаться красным светом, метать искры, изо рта и ноздрей пошел дым. Позади кто-то испуганно вскрикнул. Я оторопело моргнул и, оторвав взгляд от бычьей морды, увидел паренька лет десяти, который, скорчившись в закутке между жертвенником и стеной храма, возился там, сопя от усердия. Наружу высовывались то измазанная пятка, то острый ободранный локоть. Ну, по крайней мере, стало ясно, что дым из бычьих ноздрей - не плод моего воображения.