Легенда о Чёрном ангеле (СИ)

Странно, я так привык к его искалеченной роже, что уже и не помню, каким он был без своего увечья. Определённо, он был спокойнее и сдержаннее, будто, исполосовав когда-то его щёку, Спартак выпустил на свободу демона. Разрушительного в своей ярости и злобе.

— Марго, посиди в моей комнате, поспи, — прошу, указывая рукой на дверь слева. — Я не знаю, когда освобожусь, но там телик есть, каналов с полтыщи, пока все прощёлкаешь, я, может быть, уже вернусь. Если что-то случится — мало ли, — звони.

Марго, умница, не спорит, только кивает и быстро уходит, закрыв плотно за собой дверь. Пусть позвонит сыну, подружкам каким-нибудь, дела со сгоревшим баром порешает, но не боится. Здесь ей ничего не угрожает, потому что за безопасность моей женщины каждый обитатель Промзоны отвечает головой. И вряд ли кто-нибудь захочет испытать на себе мою ярость — таких дураков нет, уверен.

— Товарища с собой захватили? — уточняю, поднимаясь из-за стола и накидывая белый кожаный жилет.

Когда-то давно, если я что-то и ненавидел в своей жизни, так это белый цвет. Мне казалось, что не будь я таким… альбиносом, многое бы пошло по-другому. Возможно, меня бы даже не выкинули подыхать. Но потом, став Чёрным ангелом, мне даже казалось забавным носить белое. Что-то в этом было: протестное, вызывающее.

Я научился принимать себя таким, какой есть, потому что другим уже никогда не стать. Смирился, и стало почти легко.

— Да, привезли красавчика, — скалится Фома, пропуская меня вперёд.

— Живой хоть?

— Живее всех живых. Но, чувствую, ненадолго.

Фома ржёт, захлёбываясь смехом, а я чувствую адреналин, медленно, но уверенно будоражащий кровь. В теле — лёгкость, а мысли ясные, словно не мучает меня застарелая бессонница. Только глаза снова болят, но это мелочи, к этому я привык, как ко многим странностям своего организма.

Слишком яркое солнце сегодня, но адреналин бурлит с каждым мгновением всё сокрушительнее, потому на свет и режущую боль в глазах внимания не обращаю.

Зал собраний — это большой барак в центре. Им пользуются не часто: во время обязательных ежеквартальных отчётных слётов глав филиалов, редких свадебных ритуалов и скорбных панихид, которые, слава богам, случаются не часто.

Уже подходя к железным дверям, слышу нарастающий гул. Он вибрирует в воздухе, проникает под кожу. Я впитываю его каждой клеткой тела, превращаясь в оголённый нерв, наполняясь привычной энергией клубной суеты.

Когда вхожу внутрь, с ног сбивают концентрированные ароматы грубой, нагретой на солнце, кожи, пыльных дорог и бензина. Чёрт возьми, как упоительно! Как долбаный токсикоман, вдыхаю эту адскую смесь полной грудью, а шум и гомон резко обрываются.

В приглушённом свете Зала собраний мне не нужны солнечные очки, потому цепляю их за тонкую стальную дужку к карману жилета и окидываю незащищённым тёмными стёклами взглядом присутствующих. Здесь все главы филиалов, их замы, уцелевшие казначеи, дорожные капитаны… в общем, все те, кто имеет право носить нашивку с эмблемой клуба не левом боку жилета. Так как это собрание внеочередное и стратегически важное для каждого из нас, в Зале так же сидят те, чьи клубные метки расположены на спине. Постоянные члены клуба, они не стремятся к каким бы то ни было должностям, но их голоса всегда учитываются при принятии любого решения.

Эх, давно мы не собирались таким огромным коллективом. Я даже успел соскучиться. Жаль, что повод не самый приятный.

— Братья, — начинаю, а меня навылет пронзает десятками сосредоточенных взглядов, — я рад, что вы все смогли примчать сюда так быстро. Дело не терпит отлагательств.

В ответ лишь согласный одобрительный шепоток. Никто не рискует перебивать меня, потому что сорвать клубную нашивку с жилета или куртки — дело трёх секунд, а жить потом с этим ещё как-то надо.

Я напоминаю о цели нашего собрания и ловлю напряжённые взгляды братьев. Особенно злятся казначеи, потому что никто не хочет подыхать в подворотне — в этом мало приятного.

Ставлю вопрос о кадровых перестановках на голосование, некоторое время идёт обсуждение кандидатур новых казначеев, но никто не спорит и не вцепляется другому в горло. Все слишком подавлены недавними событиями, чтобы устраивать эпичный срач. Потому минут за пятнадцать этот вопрос окончательно решён.

Когда отголоски обсуждений стихают, подаю знак рукой, и Фома, кивнув, скрывается за дверью, а я продолжаю собрание:

— Как многие из вас знают, казначей южного филиала уцелел. Сейчас он в больнице, лечит травмированную башку, но выживет. И скоро вернётся в строй.

Радостный гул тех, кто ещё не в курсе этой новости, одобрительные кивки членов Южного филиала. Настроение общественности становится лучше, и это хорошо. Мне не нужна повышенная нервозность. Паника и гневные крики — самое меньшее, что сейчас сможет помочь.

— Это не все хорошие новости на сегодня, — взмахом руки прерываю нарастающее ликование.