Легенда о Чёрном ангеле

Снова остаюсь один, и у меня есть минут пять, чтобы привести растрёпанные нервы в порядок. Я не из тех, кто впадает в безумие и крушит всё на своём пути, но иногда очень уж хочется. Как сегодня. Но нет уж, не дождутся, человек, бьющийся в гневном припадке — слабый человек, а слабостей я не допускаю, может выйти боком.

Выбрасываю пустую бутылку, снова накидываю куртку и иду на улицу, где уже топчется на внутренней стоянке Фома, а чуть поодаль курят и о чём-то тихо переговариваются Дрейк и Вальтер. Неплохие ребята, надёжные.

Я не очень душевный и почти не умею кому-то доверять, но есть в байкерском клубе «Чёрные ангелы» несколько парней, с кем не страшно ни в огонь, ни в воду. Эти трое как раз из таких. А ещё они мало болтают, и от этого только ценнее в моих глазах. Ненавижу болтунов.

— Шеф, может быть, на машине? — тоскливо смотрит на меня Фома и кивает в сторону здоровенного бронированного внедорожника. — Ты ж на взводе, выпил…

Чего это с ним?

— Слушай, с каких это пор ты моей мамочкой подрабатываешь? — удивляюсь, потому что и правда, ни разу не замечал за Фомой такого рвения в деле безопасности на дорогах.

— Ребята вернулись из области, Восточный филиал клуба гудит, все обсуждают, что Спартак со своими ребятами где-то близко.

Чёрт! Ну вот, как тут оставаться спокойным, если проблемы, одна дерьмовее другой, с ног сбивают?

Хорошо, что за тёмными стёклами очков не видно моих глаз. Зажмуриваюсь, успокаивая дыхание, и мечтаю, чтобы весь мир провалился в Ад.

Но так не бывает, потому придётся разбираться с тем, что есть. Снимаю очки, протираю стёкла — медленно, будто нехотя, а вокруг повисла звенящая тишина.

— Плевал я на Спартака с его крысами, и на всё остальное, — говорю, водружая почти необходимый мне аксессуар обратно на нос. — А если ты, Фома, ссышь, потому что где-то на горизонте всплыл этот упырь, то так и скажи.

Фома округляет глаза, выставляет ладони, будто отгородиться пытается, а я смотрю ему в глаза, дожидаясь ответа.

— Нет, шеф, ты что? Всё нормально. Да я… да если встречу его, да я ему яйца оторву!

Порывисто указывает себе на щёку, где белеет глубокий след от ножа. Это Спартака метка, уродливая и беспощадная.

— Угомонись, — прошу и иду к своему байку. — Жажда мести делает тебя уродливым. Сохраняй холодной голову, тогда, может быть, не получишь второй шрам, который уже не зашьют.

— Ладно… — протягивает, но я по глазам вижу, что он не успокоится. Пока своё от Спартака не возьмёт, не уймётся.

— И вообще, хватит болтать, погнали!

Фома медленно кивает, погружённый в мысли, и направляется к своему железному коню, бросая на меня быстрые тревожные взгляды.

Вот только чужой заботы мне и не хватало.

Сажусь на мотоцикл, снимаю байк с подножки и завожу мотор. Впереди долгий вечер, и мне совершенно некогда тратить своё время на лишнюю рефлексию. Спартак может сколько угодно близко подбираться к моему городу, но он далеко не дурак, чтобы лезть в открытую. Ну а я предупреждён, что он роет носом окоп, и это самое важное. Информация порой ценнее золота, но пока что можно не загружаться. Время в запасе ещё есть, пока Спартак чешет яйца.

Включаю музыку, и басы ревут, разрывая воздух, а вибрация, пройдя по угольно-чёрному корпусу байка, впитывается в кожу, разгоняя по крови бушующее море адреналина. Я люблю скорость, и сейчас она нужна мне. Чтобы до тошноты, потому что только так, возможно, получится вытравить этот гнилостный привкус, от которого, как ни сплёвывай, не избавиться.

Я всегда знал, что в нитях кем-то сплетённых судеб для меня не предусмотрено ярких оттенков, лишь унылый монохром, с редкими вкраплениями красного. Кто однажды выбрал для меня? Бог, Дьявол, родители? Я давно уже не ищу ответов на свои вопросы, перестал разыскивать мать, почти убедив себя, что я вылез на этот свет каким-нибудь другим способом. Ну, мало ли, может, я — искривлённая версия Супермена, припланетился посреди чистого поля, вот и вырос таким, сорняком. Во всяком случае, это легче, чем мусолить обидки и биться головой о стену в попытках понять, почему я оказался в детском доме. Нет уж.

В детстве, конечно, меня это волновало. Ну, а какого найдёныша не волнует, почему его оставили подыхать, замотанного в грязные тряпки, под кривой берёзой, одиноко торчащей на окраине поля? Я таких, во всяком случае, не встречал. Мучился, помню знатно, исстрадался весь. И хоть почти ничего не понимал, но уже тогда умел слушать, наматывая на ус.

Из обрывков разговоров, красноречивых пауз, отголосков слухов и сплетен я сложил мозаику, но о причине такого поступка тех, кто произвёл меня на свет так ничего и не узнал. А кто мог ответить мне на этот вопрос? Обычно, оставляя детей на смерть, никто не пишет длинных сентиментальных писем с разжёвыванием причинно-следственных связей.