Легенда о флаге

Уже далеко позади Десна, уже давно углубились в чащу. Где свои, где немцы? Но мичман и капитан-лейтенант наверное знают, куда идти.

Перед глазами Иванова на затылке идущего перед ним Василя, в такт шагам, шевелятся ленточки бескозырки, сдвинутой, как любит Василь, на самые брови. Словно играя, ленточки подскакивают на черной щетинке коротко остриженных волос. Василь ниже Иванова чуть не на голову, и поэтому уши Василя видны ему почти сверху. И если на них смотреть так, то особенно хорошо видно, что они не как у всех, а торчком. «По конструкции ушей тебе только и быть радистом» — на эту шутку Василь не обижается, хотя вообще — порох. Хорошо, когда дружок радист. Все новости можно узнать. Только больше уже никаких новостей Василь не сообщит. Теперь в радиорубке вместо него вахту рыбы несут.

Идет Василь, опустив голову; на правом плече, на черном сукне бушлата, серый брезентовый ремень карабина. Левый карман бушлата оттопырен. Там — вот чудак Василь — наушники. Все, что осталось от его радиохозяйства. Прихватил на память? Или верит, что еще пригодятся? Только где и когда? Мичман объявил перед походом: надо выйти лесами к железной дороге и по ней — в Киев, в штаб флотилии.

Если будут куда-нибудь назначать, хорошо бы снова в одно место с Василем и Мансуром. С Василем подружились еще новобранцами, в Севастополе, в учебном отряде на Корабельной стороне, потом служили на эсминце. А с Мансуром позже, уже на Днепре, когда на один бронекатер попали. Годами он самый старший из троих: им по двадцать два, а Мансуру двадцать шесть. Даже жениться перед призывом успел. Если б не война, в эту осень ему домой. Еще с весны начал поговаривать, как поедет к себе в Шемордан свой трактор обратно принимать. Теперь не вспоминает… Грузно, вперевалку, шагает впереди Василя, Карабин кажется меньше обычного на его широченной спине. Бушлат малость мешковат. Мансур любит все попросторнее. На нем и обычные матросские брюки выглядят татарскими шароварами — с таким напуском заправляет он их в сапоги.

«…Где теперь будем воевать, ребята? — мысленно спрашивает идущих впереди друзей Иванов. — Неужели отплавались?»

* * *

Шли целый день. На пути попались две деревеньки: в лесах близ Десны они не часты. Жители с удивлением смотрели на невесть откуда появившихся людей в черной флотской одежде. На расспросы, далеко ли фронт, в один голос отвечали: не знают. До этих деревушек, упрятанных в чащах прибрежного разнолесья, рука войны еще не успела дотянуться.

Уже поздно вечером вышли к поляне, на которой темнел стог сена. Здесь расположились на ночлег, выставив часовых. Иванову выпало стоять в первую смену.

Его товарищи зарылись в сено, повозились там, устраиваясь, и затихли. А он, подняв воротник бушлата, чтоб не так было зябко от ночной лесной сырости, стал, держа карабин наготове, прохаживаться краем поляны. Вокруг нее черной сплошной стеной стоял высокий сосняк. Едва ли здесь, в глухой чаще, могут оказаться немцы…

Медленно шагал, прислушиваясь к тишине леса. Мысли набегали невеселые: «Ну, в Киев доберемся. А там? Что там осталось от нашей флотилии?»

Флотилия…

В прошлом году, когда на нее прибыл, первое время, чего греха таить, загрустил: вместо гордо белеющего над морем Севастополя — плоский городок Пинск среди лесов и болот; вместо эсминца — крохотный катерок, не боевой корабль, а игрушка: пятнадцать шагов в длину, четыре в ширину, броня толщиной в сантиметр, не пробьет разве что пуля; вместо черноморской изумрудной волны — медлительная, будто сонная, мутноватая вода Пины.

Да, к новому месту притерпелся не сразу. Но шло время, и служба на реке не казалась уже такой скучной, как вначале. Не море, но, однако ж, походы: Пина, Припять, Днепро-Бугский канал. По каналу ходили почти до самой Брестской крепости, до места, где поперек реки Муховец в ряд торчат сваи, обозначающие границу. За сваями хозяйничали уже немецкие фашисты, в тридцать девятом захватив Польшу.

Привык к новой службе, а все же щемило, когда о Черном море вспоминал. Как мечталось вернуться! Сколько раз с Василем заводили разговор о Севастополе. Там ведь завязался их дружбы первый узелок. А второй, еще крепче, с ночи на двадцать второе июня.

Первая ночь войны…

Накануне вернулись с учений из-под Бреста. А среди ночи с коек сбросил голос вахтенного:

— Тревога!

Досадно стало: «Только с учений — и опять тревога», но утешил себя: «Через часок отбой — досплю».

Увы, доспать не пришлось. Всезнающий Василь успел шепнуть:

— Ожидается нападение немцев. Идем к границе.

Как сейчас перед глазами та ночь… Когда вышли на фарватер, оглянулся. Следом, так же затемненный, шел второй катер отряда. А там, где обычно золотилась россыпь огней Пинска, лежала глухая тьма. Будто по злому волшебству город исчез, вдруг стал небылью…

В тихий рассветный час, когда зарозовела вода, вошли в канал, ведущий к границе. Не дожидаясь времени, установленного для подъема флага, мичман дал команду:

— Флаг поднять! — И объявил: — Фашисты начали войну. Час назад.