Легенда о гибели богов

Увидев же кричащего, он смеется. Потом замолкает, устыдившись своего смеха. Этот человек никому не способен принести несчастий, кроме самого себя. Все еще отмахиваясь от ничего ему не сделавшей собаки, приземистый уродливый человечек с несимметричными чертами лица тянет к нему руку и, заикаясь, просит есть.

Человек-с-гор развязывает свою сумку. Глядя, как обиженный судьбой неровными зубами рвет лепешку, съев сначала кусок сыра, он усмехается и задает первый из своих вопросов. В ответ он слышит нечто, похожее на поток жалоб, жалоб человека, не способного ни сформулировать мысли, ни четко произнести слова. Ему надоедает строить догадки.

— Так что же творится в твоем городе?

— Чума! — произносит беглец.

Это первое ясно произнесенное им слово. Потом он опять начинает подвывать и заикаться. Человек-с-гор понимает лишь, что из родного дома его выгнал страх, страх перед чем-то более неотвратимым и безжалостным, чем даже чума. Перестав вслушиваться в поток звуков, он глядит на прощально светящийся из-за гор край солнца.

Когда же потемневший небосклон прочерчивает яркая трасса падающей звезды, он выносит свое решение:

— Через три дня возвращайся в свой город. К слову, как он называется?

— Трикк.

Это второе четко произнесенное слово. Человек-с-гор пожимает плечами. Его перестали удивлять совпадения.

На всем пути к городу он не встречает ни одного человека. Он входит в распахнутые, никем не охраняемые ворота и проходит по темной улице, переступив через неубранный труп. Он слышит тишину, рыдания, и один раз даже безумный смех. Человек-с-гор входит в распахнутую дверь наугад выбранного дома.

Лежа на полу у потухшего очага, его хозяин поворачивает к нему лицо. Иначе как бредом не объяснить слов, сорвавшихся с запекшихся губ:

— Ты принес мне смерть?

— Напротив, — Человек-с-гор садится у изголовья. — Я принес вам жизнь.

* * *

Иные считают месть уделом лишь душ отчаявшихся и низких. Однако стоит вспомнить легенды или развернуть свитки священных книг, чтобы понять — никто и никогда не был так настойчив, изощрен и неутомим в мести, как боги.

Оставив свою колесницу в укромном месте, блистательная богиня входит в чащу фессалийского леса. Пройденный путь неузнаваемо преображает ее, и к разведенному на укромной поляне костру она выходит уродливой, опирающейся на клюку старухой.

Вокруг костра, сбросив свои одежды, пляшет дюжина фессалийских ведьм, от маленьких девочек, чьи натертые маслом тела гладко блестят в лунном свете, до старух, трясущих складками дряблой кожи. При ее появлении пляска прекращается. Все опускаются на колени:

— Приветствуем тебя, повелительница ведьм!

Изменившаяся до неузнаваемости супруга Зевса проходит к костру:

— Сегодня вы будете делать то, что прикажу вам я!

И они повинуются.

Лепится из воска фигурка, произносятся какие-то заклинания, чертятся загадочные знаки, льется кровь — и остро отточенные иглы вгоняются в еще теплый воск, в то самое место, где у живого человека должны быть разум и сердце.

* * *

Среди белизны и блеска, буйства красок, сияния и великолепия, которыми так изобилуют скрытые в заоблачной вышине чертоги олимпийских богов, сероглазая богиня находит Афродиту — в тот момент, когда, примеряя серьги, та кружится перед большим зеркалом, так не похожим на медные зеркала смертных, разглядеть себя в которых можно, лишь предварительно погружая их в воду.

— Как мне идут эти?

— Великолепно.

— А как я в этих?

— Ослепительна.

Обольстительная богиня любви наклоняет голову, меняя серьгу, и оглядывается через плечо на Афину, по обыкновению одетую в неприглядную козью эгиду, поверх белой туники.

— Судя по твоей покладистости, сестра, тебе что-то надо?

— Да. Я хочу использовать силу твоего пояса.

— Тебе его одолжить?

— Нет уж. Лучше будет, если он останется на тебе.

— Ты его боишься?

— Пользование им всегда чревато сюрпризами.

Афродита звенит лежащими на ладони серебряными серьгами.

— И на ком же я должна применить его силу?

— Скоро узнаешь.

Афродита низко склоняет голову, так что золотистая россыпь ее волос падает вперед, закрыв ей лицо и касаясь пола, потом, резко выпрямившись, взмахом головы забрасывает их за спину:

— Помнишь, как было связано золотой цепью сердце Медеи? — вспоминает вдруг она. — Мы пришли как раз тогда, когда Ээт объявил цену руна. Ясон раздумывал над его словами, держа в руке шлем, полный зубов дракона, оставшихся от посева Кадма...

— А перед этим Ясон надеялся заинтересовать Ээта предложением покорить савроматов, — добавляет Афина. — Неудивительно, что царь Колхиды ответил ему смехом. Представляю, что смогли бы сделать эллины в гоплитских доспехах против не сходящих с коня лучников!

— ...и тогда вошла Медея, — продолжает вспоминать Афродита, — совсем не такая, как сейчас, совсем юная робкая девушка... Кто мог предполагать в ней такую силу?

— Мы.