Легенда о гибели богов

Сперва в жертву богу собирались отдать с рождения обиженного судьбой хромого полуидиота с несимметричными чертами лица, но тот, почувствовав недоброе, скрылся, несмотря на хромоту. Теперь он заменен ни к чему не годным недалеким сухоруким детиной, несчастьем своих родителей, получившим наконец случай принести пользу своему отечеству. Сначала его по обычаю кормят ячменным хлебом, сыром и сушеными фигами. Еще не осознавшая своей участи, жертва покорно поедает продукты, но когда, сняв одежду, под музыку флейт его принимаются стегать между ног едким корневищем морского лука, он начинает вырываться и кричать. Отсчитав до семи, жрец велит отвести жертву на алтарь. Продолжая дергаться, детина обзывает его нехорошим словом и, не теряя достоинства, жрец кивает, пробуя кончиком пальца остроту ритуального меча...

Наконец, развеяв на морском побережье пепел сожженного на алтаре отечества, жрец отпускает служителей храма и, вернувшись в город, отыскивает прилепившуюся к его наружной стене неказистую хижину. Он стучит в дверь...

— Кто беспокоит бедную вдову в этот поздний час и это страшное время? — раздается в ответ.

— Человек, — произносит он, — желающий знать нечто.

— Пришедший поздно, чем заплатишь ты за это знание?

— Золотом! — говорит жрец, и неведомо откуда сверкнувший луч падает на протянутую ладонь с золотым слитком.

— Тогда толкни дверь.

Известно, что пророки, специализируются ли они на толковании полета птиц, движения звезд или рисунков печени, получают свои знания по наследству, кроме тех, конечно, кто сподобился получить этот дар прямо от какого-нибудь бога. Так стоит ли удивляться женщинам, передающих дочерям свое ремесло колдуний? Она пытается разглядеть пришедшего, он же видит перед собой ее сухую фигуру и когда-то довольно красивое, но отмеченное близко подошедшей старостью лицо. Но ее голос звонок:

— Я все равно узнала тебя. Ты жрец Аполлона. Зачем избраннику бога искусство простой ворожеи?

— Я спрашивал у своего бога, — говорит он, садясь у огня. — Но бог молчит.

Пошарив среди стоящих в углу горшков, она кидает в очаг пучок сухих трав. Вспыхнувший огонь наполняет хижину ароматным дымом.

— Так что же ты хочешь узнать?

— Свое будущее, колдунья.

Она качает головой:

— Ты явился не туда. Иди в Дельфы, и дух убитого твоим богом змея скажет тебе что-нибудь, а нет, так ступай в Додону, и жрец Зевса нечто напророчит тебе по шелесту священного дуба или звону качающегося колокола, или отправляйся в Патры, где жрица Деметры что-то разглядит в опущенном в колодец зеркале, а в Фарах достаточно будет слитка меди, чтобы милостью Гермеса...

— Довольно! — обрывает пришедший. — А что можешь ты, старуха?

Она смеется. В двух рядах ее необыкновенно белых зубов не оказывается ни одного темного провала:

— Я могу снять заклятье, навести порчу, сварить приворотное зелье, вывести видимого лишь мне духа умершего...

Он бросает слиток на стол:

— Тогда выведи мне духа моего отца!

— Протяни мне руку.

Он протягивает.

— На ней свежая кровь, — говорит она. — Дай левую!

Ее руки холодны, а прикосновения почти неощутимы. Ладонь вложена в ладонь — и быстро вскинув голову, она снова пытается увидеть его лицо. Потом опускает глаза:

— По неведенью или умыслу, но ты солгал мне. Твой отец жив.

— Быть может, ты и права, — медленно говорит он. — Видишь ли ты его?

— Вижу ли я его? О да! В далекой стране, где кончаются пути всего, закованный в цепи и сломленный тоской, он спит в свой подземной темнице, и порождения Ночи не тревожат сейчас его душу. Измученный, он видит сон...

Пришедший взмахивает рукой, и горсть золотых слитков рассыпается у ног колдуньи:

— Говори!

— Не стоит... Он видит себя восседающим на троне, на недосягаемой высоте, выше любых гор. Необозримая Ойкумена кажется распростертой у его ног. Толпами людей заполнены равнины. Стоя на коленях, все опускаются ниц и, скрыв лица, произносят какие-то слова, из которых внятно лишь одно: «Господин!»

— Быть может, ты и права, — медленно говорит он. — Расскажи тогда... о моем деде! Жив ли он?

— Так дай снова руку! Да, я вижу его... Вокруг мрак, и он падает среди клубящейся мглы, падение это бесконечно и длится века... много веков... Его губы устали произносить слова проклятий, они зовут лишь смерть, но смерти нет места в вечной бездне... Что же ты встаешь, пришедший в ночи? Ты дал так много золота — так давай же я попробую увидеть пути твоей судьбы! Дай руку... нет, теперь ту, на которой кровь!

Он протягивает ей ладонь, мгновенно отнятую от рукояти меча.

— Ты, правящий мертвыми и любящий тьму... — начинает она. — Но постой, я слышу, как пробудился твой бог-отец! Он открывает глаза, обводит ими свой каменный мешок — и рыдает, колотя кулаками об пол, поняв, как смеялись над ним его сны. Он проклинает все, порожденное собой, в том числе и тебя, однажды умершего, снова воскрешенного и видящего каждую ночь свою смерть...

— Да кто же ты такая!! — кричит он.